…

– Потом преступления Сталина стали общеизвестны – и с тех пор погибла мечта. Стало просто невозможно мечтать о том, чтобы во Франции было так же, как в СССР – потому что это означало ГУЛАГ. От нас за пять лет отвернулось три четверти наших избирателей. До разоблачения Сталина мы побеждали на выборах. А я стал коммунистом тогда, когда правые извратили само левое движение, саму левую идею. Они просто наняли нас. Теперь коммунисты стали посредниками между буржуями и рабочим классом. Они ходили на предприятия как на работу. Величайшим оскорблением истории стало то, что от коммунистической партии избрался президентом Франсуа Миттеран – который до войны поддерживал Скрещенные стрелы полковника де ля Рока90. А теперь происходит нечто намного более страшное – то о чем никто даже думать не думал. Они поставили себе на службу нашу революцию. Сербия, Украина, Киргизия… они мечтают это сделать в России. Бернар Анри-Леви, который в шестьдесят восьмом сражался на баррикадах – теперь поддерживает украинских фашистов. Левый поддерживает правый национализм, стоит на одной трибуне с этой свиньей МакКейном, который получил свое за то, что бомбил вьетнамские города. В шестьдесят восьмом мы посылали деньги во Вьетнам, чтобы он мог выстоять против американских убийц. А теперь… А теперь…

Профессор больше ничего не мог говорить. Он просто сидел за столом, и крупные слезы катились у него по щекам из-под запотевших очков.

Морена взяла его руку своей, и они какое-то время просто сидели и молчали. Вот и еще один хороший человек, которого она встретила. Человек, который не заслужил того что с ним стало. Впрочем… кто заслужил?

– Месье Дюбон. Месье Дюбон, послушайте меня.

Профессор снял очки, лицо его сразу стало каким-то… жалким, беззащитным.

– Зря я тебе это сказал. Зря.

– Нет, не зря. Послушайте меня. Меня сложно называть левой… как и людей с которыми я работаю. Но я за справедливость. У нас нет больше ни правых, ни левых. Есть элита… единая элита, в которой правый и левый – не более чем слова. То, чем можно обманывать людей на выборах. За кого бы люди не голосовали – правые, левые… ничего не изменится. Они лгут нам. Обманывают. Говорят то, что мы хотим услышать – но делают то, что считают нужным и правильным для себя. Им плевать на нас. Но им не плевать на деньги. Скажем, если у вас будет… скажем десять миллионов евро. Или двадцать. Или тридцать. Что вы сможете сделать?

– К чему эти разговоры? – расстроено произнес профессор.

– Это не разговоры.

Профессор протер очки, надел и долго глядел на нее.

– Нет. Нет, нет… Извини, но я не буду играть в твою игру.

– Вы не знаете ее правил.

– Отчего же, знаю. Ублюдки хотят раскачать ситуацию? Новые желтые жилеты? Нет, нет. Нет, нет, нет…

– Никаких жилетов. Никаких ублюдков. Только я. И мои интересы. Вы помогаете мне. Я вам плачу. Назовете сумму?

Профессор сделал неопределенный жест рукой

– Сумма… ну, скажем, если дело серьезное… полмиллиона.

– Я дам вам пятьдесят, если все получится, так как я хочу

Профессор закашлялся.

– Прости… Пятьдесят – чего?

– Миллионов. Пятьдесят миллионов евро. Но я дам их не лично вам. Я дам их на организацию средства массовой информации. Которое будет независимо от мейнстрима и от профессиональных журналистов. Которое будет говорить с людьми и о людях. Нечто вроде фонда Сороса, профессор. Но наоборот. Это то, что я предлагаю. Если вы поможете мне.

– Помочь… в чем?

– Есть деньги. Крупная сумма.

Профессор почувствовал неладное.

– Насколько крупная?

– Больше чем кто-то может себе представить.

– Это то, что я думаю?

– Возможно.

Профессор молчал, смотря на опустевший бокал.

– Ты понимаешь, что это такое? Если это то, о чем мы с тобой говорили – то это верная смерть. Прикасаться к этому…

– Я уже прикоснулась. Прикоснулась, и мне придется идти до конца. Пан или пропал. Но это неважно, меня уже убили. Дважды. В Одессе. Потом там, в Лондоне. Я живу третью жизнь. Не каждому дается такое, верно? Прожить не одну жизнь, а целых три… И если ты живешь третью жизнь, то рано или поздно задаешься мыслью – ради чего? Ради чего мы живы? Почему мы никак не можем умереть, профессор? Вы, я… почему?

– Ты хочешь умереть?

– Нет, черт возьми. Я хочу, чтобы в моей жизни появился какой-то смысл. Я потеряла все. Родителей. Любимого человека. Ребенка. Работу. У меня нет ничего, чем можно было бы дорожить. За что можно было бы держаться. Те деньги… их больше, чем нужно любому обычному человеку. Их даже больше, чем нужно средней стране. Их существование – по всей видимости, уже не тайна. Кто-то ищет их. Кто-то убивает ради них. Рано или поздно он наложит на них руки. Кто ищет, тот всегда найдет. В чьи руки они попадут? Адмирала Санторо? Русских олигархов? Трампа? Путина?

Профессор поднялся, прошел до холодильника. Вернулся с бутылкой Столичной, налил себе и залпом выпил. Собеседнице не предложил

– Зачем ты мне это говоришь? Хочешь лишний раз напомнить, каким дерьмом я стал?

– Кто-то назовет дерьмом вас, профессор. Кто-то меня. Хотя мы – невинные ангелы по сравнению с теми, кто наверху. Помогите мне спасти эти деньги. Я собираюсь использовать их, чтобы сделать окружающий нас мир хоть немного лучше. А вам я дам денег на то чтобы осуществить свою мечту. Эта страна нуждается в… честности. Как и вся Европа. Поможете?

Профессор не ответил. Но это и был ответ.

Мрачная история взаимоотношений Франции и Испании – слишком обширна, чтобы говорить о ней – стоит напомнить лишь основные их вехи. В начале ХIХ века Наполеон Бонапарт захватил обессилевшую метрополию некогда великой Империи. Там он впервые столкнулся с гражданской войной – вообще, только два народа оказали Наполеону массовое и ожесточенное сопротивление – русский и испанский. Для испанцев освободительная война против Наполеона Бонапарта имеет не меньшее историческое значение, чем для России 1812 год – это один из краеугольных камней испанского самосознания как нации. Затем Испания переживала длительный упадок в ХIХ веке – в то время как Франция стала одной из супердержав того времени. Хотя Испании повезло не ввязаться в Великую войну – для нее апокалипсис наступил на 20 лет позже, когда страна рухнула в гражданскую войну. Роль Франции в ней… сложна и многопланова. Война в Испании – это была не только гражданская война, это было столкновение двух великих европейских проектов – левого и правого. И на стороне франкистов и на стороне республики сражались французы. Через Францию шло снабжение республики – и юг Франции пережил экономический подъем от наплыва бежавших из Испании богачей и аристократов – именно тогда, например, Биарриц утвердился как элитный курорт европейского значения, да и вообще – весь юг Франции на этом поднялся. Затем Испания переживала период правления Франко – в то время, как во Франции у власти сменяли друг друга де Голль, Помпиду, Жискар Д-Эстен. Де Голль правил, в общем-то, не в белых перчатках – но в отличие от Франко он был демократом и испытывал отвращение к маленькому испанцу. Чувство было взаимным. Тем более что Франция переживала «славное тридцатилетие», в то время как Испания барахталась в вялотекущем кризисе.