Конечно, потом Маннеринг перепугался. Пока ему не пришел на помощь старый Джефф. Это, я думаю, в значительной мере объясняет двадцать тысяч фунтов, полученные от благодарного отца. В самом конце нас поджидает еще одна загадка. Обладал ли на самом деле Маннеринг великодушной и благородной душой, пусть даже им руководило откровенное тщеславие; или по-своему он был таким же негодяем, как Пендерел? Не знаю. Я бы предпочел задаться вопросом, познал ли он сам себя вплоть до последнего дня, который мог подстеречь его и во время подъема на высочайший пик Гималаев, и в водах Геллеспонта в компании голодных акул. Он всегда был неглупым человеком, который во всех подробностях мог рассказать о таком парне, как Маннеринг, но мы так и не знаем, разрешил ли он эту последнюю загадку.

За окнами занимался рассвет. В комнате стояла полная тишина, в которой доктор Фелл встал, распахнул одно из окон и вдохнул прохладный утренний воздух.

– Но нет никаких доказательств… – внезапно отозвался Хэдли.

– Конечно, теперь их нет, – с готовностью согласился доктор Фелл. – В противном случае я бы вам все это не рассказывал. Я не хочу, чтобы вы арестовывали парнишку. Вокруг этой истории и так было много шума и разговоров. Если хотите, попугайте старого Джеффри Уэйда – но (это метафора торчит у меня в горле, как кость) пусть голубок, который по выстрелу фокусника вылетит из последнего ящика, несет с собой оливковую ветвь, и пусть она успокоит вашу совесть.

Все посмотрели друг на друга, и первым засмеялся Хэдли.

– Меня устраивает, – сказал сэр Герберт и почесал в затылке. – Я молчу.

– Видит бог, что и я тоже, сэр, – согласился с ним Каррузерс.

Доктор Фелл, просияв широкой улыбкой, вернулся к газовой горелке у камина.

– Вы всегда будете сомневаться в моей правоте, – сказал он им, – и, между нами говоря, я тоже. Но по-моему, чайник уже кипит.

Он выключил газ. Чайник выпустил пухлый клуб пара и застыл в ожидании на горелке. Воспылав неподдельным аппетитом, все стали готовиться к завтраку.