– Я не уйду. Я не могу тебя потерять!

Он размахнулся и влепил мне пощечину:

– Уж после этого ты точно уйдешь!

– Дон! – Я поймала его руку и принялась ее целовать. – Дон, милый, не надо так. Все еще можно спасти…

– Убирайся вон! – В его глазах полыхнула холодная ярость. – Вон, шлюха!

Я разревелась. Дон поднял меня с колен, крепко взял за плечи и вывел в коридор. Открыл дверь:

– Все, хватит, убирайся!

Вытолкнул меня на лестничную площадку и захлопнул дверь. И тогда меня охватила такая ярость, что к горлу подступила тошнота, а в глазах замелькали зеленые круги. Я ударила по двери кулаком, и она запылала. Взвыли датчики пожарной безопасности, и под их пронзительный вой я прокричала:

– Будь проклят ты и семя твое отныне и во веки веков!

Это было самое страшное проклятие, которое я только знала.

Я не помню, как выбралась из этого дома, не помню, как добрела до площади Святой Вальпурги. Помело осталось у Дона, но это меня не волновало. Сердце превратилось в холодный кусок мрамора, и этот кусок давил на грудь и глаза, выдавливал злые слезы.

– Проклят! – шептала я как молитву. – Проклят! Проклят!

Я без сил рухнула на скамейку возле памятника святой Вальпурге. Ночь дышала мне в лицо нежным теплом, но мне было не до того. Я должна была что-то сделать с этим камнем внутри меня, я хотела снова научиться дышать, смеяться, просто ЖИТЬ!

Возле меня остановился полицейский на легком помеле.

– С вами все в порядке, девушка? – участливо поинтересовался он.

– Да, в полном. Просто что-то сердце прихватило…

– Постойте-ка! – ахнул полицейский. – Вы ведь ми-стресс Юлия Ветрова, будущая Госпожа Ведьм!

– Откуда вы знаете?

– Как же! Из вечернего выпуска новостей. Весь Оро об этом знает, только и судачат… Послушайте, мистресс… Мистресс! Вы плачете?

– Нет, рисую мелом на асфальте, – буркнула я и закатила такую истерику минут на десять, что даже статуе святой Вальпурги стало тошно.

Полицейский заволновался:

– Кто обидел вас?

– Никто! Никто! Послушайте, вы не могли бы одолжить мне метлу? Я бы полетела домой. Я… у меня нет сил!

– Милая вы моя, да я сам вас отвезу. Почту за честь служить будущей Госпоже Ремесла! Только скажите адрес.

Я сказала, сердобольный полицейский усадил меня впереди себя, и мы помчались. Благо улицы были почти безлюдны, никто не попадался нам навстречу.

Когда я ступила на крыльцо своего дома, меня опять охватила ярость. Наверное, от этой ярости у меня исказилось лицо, потому что полицейский посмотрел на меня испуганно.

– Все в порядке, – заверила я его. – Просто ногу отсидела. Спасибо вам, лейтенант. Я вас не забуду. Как ваше имя?

– Альберт Блинкинс, мистресс.

– Ждите повышения, лейтенант Блинкинс. Сегодня вы спасли мне жизнь.

Он просиял, откозырял и улетел. А я вошла в дом, стараясь при этом хоть немного смягчить мраморность моего сердца.

Я сумела сдержаться. Я не разревелась как маленькая. Видимо, все слезы закончились. На тревожный тетин вопрос я только махнула рукой и сказала:

– Я хочу спать. Только спать. Мне на работу завтра к девяти.

– Юля, что…

– Тетя, я вас очень люблю, но иногда мне нужно побыть одной.

Я поднялась в свою спальню. Посреди комнаты торчал Игорь, но, едва я взглянула на него, он поспешил ретироваться.

Я разделась и плюхнулась на постель. Тоска, Господи, какая тоска! Я ведь не заслужила, чтобы со мной вот так обошлась судьба. Впрочем, ей, судьбе, вернее.

В голову пришла крамольная мысль: все было бы гораздо проще, если б тетя не спасла меня от рук Флоренс-Джессики. Умереть, уснуть, сдаться…

Сдаться?! Чтобы я гнила в могиле, а он радовался жизни?! Не бывать тому! Я смогу жить, я смогу быть счастливой, я даже возьму и выйду замуж. И кандидатура подходящая есть – сэр Брайан Скотт. А что? Порядочный человек, деликатный, умный, к тому же писатель. Чем не жених?

Я думала, что не сомкну глаз сегодня ночью, но сама не заметила, как уснула. И приснилась мне прекрасная березовая роща, окутанная сладким туманом поздней весны. И в этой роще меня ждала аистиха.

– Вас только мне и не хватало, Надежда, – мрачно сказала я, глядя на аистиху.

Та что-то проклекотала в ответ. По тону нельзя было понять, злится она на меня или, наоборот, жалеет. Я щелкнула пальцами. Шум, дым, блеск разноцветных искр – и передо мной нарисовалась писательница, порядком похудевшая. Во всяком случае, платье висело на ней мешком.

– Благословенны будьте, Юля! – жизнерадостно воскликнула бывшая птица.

– И вы тоже не болейте, Надежда, – холодно кивнула я.

– Юленька, не смотрите на меня такими глазами. Я хочу вас поддержать.

– То есть?

– Я могу переиграть ту ситуацию, которая сложилась у вас с Доном. Я же понимаю, как вы несчастны.

– Каким образом у вас это получится?

– Я перепишу роман. И сделаю так, что Дон женится на вас, вы будете счастливы всю жизнь, проводя ее среди своих детей, а потом и внуков. И правнуков!

– Звучит заманчиво, но я этого не хочу. Настоящую жизнь не перепишешь как роман. Тут если уж разлука, то навсегда. Надежда, вам еще не надоело пребывать в образе птицы?

– Что вы, Юля, я счастлива! У меня семья, новая семья. Муж-аист, дети-аистята. Занимаемся разведением сортовых лягушек и тритонов. Сидя на лягушачьей диете, я сбросила вес, стала подвижной и спортивной!

– А романы?

– А что романы?

– Вы не грустите о том, что больше не пишете книг?

– Ну зачем свободной, независимой аистихе книги? Литература без меня не обеднеет, зато каких я лягушек вывожу! Кстати, хотите подарок?

– Какой? Жабу?

– Нет. Очень милая и славная лягушечка. Зовут Тихоня. Она совершенно ручная, понятливая и отлично поет. Просто невозможно ее съесть. Возьмите ее, Юля. Она скрасит вам жизнь.

– Спасибо. Что ж, лягушкой больше, лягушкой меньше…

Писательница снова превращается в аистиху и невесомо взмахивает крыльями. Улетает, а я смотрю ей вслед. Может быть, мне тоже стать птицей? И все забыть?

Размышляя над этим вопросом, я просыпаюсь. И первым делом вижу на прикроватной тумбочке небольшой круглый аквариум, до половины заполненный водой и водорослями. Из водорослей выглядывает хитрая и лукавая лягушачья мордаха.