И одно из таких мгновений вот-вот настанет, оттого она чуть улыбается в своем алом бархатном кресле. Позади нее в таких же алых креслах сидит несколько сотен человек, и скоро, через недолгий миг, все эти люди окажутся в ее руках. Она встанет на трибуне, раскрывшись им навстречу всеми своими чувствами, ее тело будет регистрировать каждое дыхание и движение публики, все — от легкой нетерпеливой ряби, что прокатится по залу, когда квадратный министр предоставит ей слово, до полной, с затаенным дыханием, тишины несколько минут спустя, когда она их всех возьмет за живое. У нее в портфеле прекрасная речь — не просто о том, как это важно — добиться максимально возможного единодушия относительно итоговых документов, нет, в этой речи сама проблема трафикинга предстанет живой и осязаемой. Она расскажет про Зузану, четырнадцатилетнюю девочку, проданную за несколько пакетиков героина, про шестнадцатилетнюю Анну, поверившую, будто Красавчик Иван в самом деле любит ее, про Дайву, опрометчиво проголосовавшую на обочине литовского шоссе. Все они в конечном итоге оказались в одном из шведских бетонных предместий, запертые каждая в своей комнатушке с грязным матрасом на полу и рулоном бумажного полотенца…

И вот квадратный завершил свое выступление. Теперь ее очередь.

— Your Excellency,[14]— произносит он. Лесть, причем грубого разбора, ведь Мэри никакое не превосходительство, но это неважно, потому что как раз сейчас она готовится войти в роль самой себя, и любое ободрение облегчает задачу. Головная боль вдруг пропадает, и язык снова ее слушается. Чуть тряхнув волосами, она хватает листки доклада, потом встает и свободной рукой оправляет юбку. Короткую, но не чрезмерно, а каблуки высоченные, но она привыкла и уверенным шагом поднимается по лесенке на сцену, еще раз улыбается квадратному и поспешно жмет ему руку, затем встает на трибуне и вцепляется в ее край.

— Excellencies, — говорит она, оглядывая зал, сплошную стену темных тел. — Ministers, ladies and gentlemen.[15]

В этот же миг вспыхивает мощный прожектор, и она остается одна в океане света. По сетчатке пляшут белые пятна, она смотрит на них и тотчас оказывается беззащитной перед тем, о чем сегодня до сих пор не позволяла себе вспомнить. Потому что все случилось именно здесь. В этой стране, в этом самом городе семь лет назад случилось так, что она утратила способность выговаривать слова — кроме одного-единственного. Временная афазия, говорили врачи, когда она вернулась домой. Мигренеподобное состояние, которое провоцируется стрессом и ярким светом. Из темноты коридора она шагнула в зал, похожий на операционную, да, так все и было. Белый кафель на стенах и на полу. Белый свет от гигантской лампы над носилками. Единственное слово в горле: Альбатрос!

Движение в публике, она скорее ощущает его, чем видит, и понимает, что простояла молча несколько лишних секунд. Усилием воли вернув себя в настоящее, она смотрит на свой листок и прочитывает про себя первую строчку: Мы собрались здесь, чтобы поговорить о современном рабстве… Слова лежат на кончике языка. Глубокий вдох, приготовились…

— Альбатрос! — произносит она. — Альбатрос!

пресс-релиз

Министерство иностранных дел

Отдел международного сотрудничества в области развития

13.10.2004

Министр международного сотрудничества Мэри Сундин на неопределенный срок ушла на больничный.

На это время исполнение ее обязанностей возьмет на себя министр иностранных дел. Что касается поездок, стоявших в рабочем графике Мэри Сундин на ближайшие несколько недель, в частности в Бурунди и Танзанию, то они откладываются.

Электронное письмо

от Каролине Свантессон

пресс-секретарю Лене Абрахамссон,

Министерство социального развития

Ты что-нибудь знаешь про афазию? Правда, что у Мэри она и раньше случалась? И что, это лечится? Вообще-то странно, но Хокан Бергман из «Экспрессен» говорит, что все правда. Он ведь работал в «Афтонбладет», когда она была там шеф-редактором, а теперь он тут, во Владисте, и всех достал.

От министра от самой внятного слова не дождешься. Не то чтобы большая разница по сравнению с тем, что было, но теперь она на все вопросы отвечает одим и тем же словом «альбатрос». Так что спрашивать я перестала.

Ой, зачем я только взялась за эту чертову работенку?

С наилучшими пожеланиями, Каролине

И каждый смотрит на меня,

Но каждый — словно труп,

Язык, распухший и сухой,

Свисает с черных губ.

И каждый взгляд меня клянет,

Хотя молчат уста.

И мертвый Альбатрос на мне

Висит взамен креста.

СЭМЮЭЛ ТЕЙЛОР КОЛЬРИДЖ[16]

Электронное письмо

От Анны Гренберг

Сисселе Оскарссон

13 октября 2004

Дорогая Сиссела!

Long time no see.[17]Или в данном случае hear.[18]Не без усилий я сумела-таки раздобыть твой электронный адрес. Так вот, сообщаю, что у МэриМари во время посещения Владисты опять случился приступ афазии, как тогда, после несчастья со Сверкером. Говорить она совсем ничего не может (кроме одного-единственного слова, которым обозначает все что угодно), а насколько понимает речь, мне пока не совсем ясно. Она живет у нас дома уже несколько дней. Но: в пятницу вылетает домой, и я была бы крайне тебе признательна, если бы ты смогла ее встретить в Арланде и проводить к врачу. Не помнишь, кто тогда ею занимался? И не могла бы ты договориться с ним (или с ней) прямо сейчас?

Крайне огорчительно, что приходится просить тебя об этом, но ты знаешь ситуацию со Сверкером и что МэриМари совсем одна. Родных у нее нет, а ты с ней все-таки поближе. Я была бы также крайне тебе признательна, если бы ты пересилила свою неприязнь к Сверкеру до такой степени, чтобы позвонить ему (или помощнику) и сказать, что МэриМари заболела, но ничего страшного с ней не случилось. В смысле, чтобы зря не беспокоился. Он же знает, раньше с МэриМари такое бывало, и она выздоровела. Ей просто-напросто надо отдохнуть — в наше время министрам приходится нелегко.

А что касается остального, то должна заметить: на мой взгляд, очень печально, что мы потеряли с тобой контакт, я-то надеялась, Бильярдный клуб «Будущее» продержится всю нашу жизнь. Единственный, с кем мы встречались в последнее время, не считая МэриМари, это Магнус, посетивший нас в прошлом году, чтобы — как он сам выразился — во имя солидарности живописать трясину сексуального рабства. Наверное, будет какая-нибудь выставка про проституток. Или фильм. Перу это все крайне не нравится. Подобной солидарности, сама понимаешь, ему и так хватает. Кроме того, это может осложнить его взаимодействие с григирийским правительством. В общем, господина Халлина нам тут как раз даже многовато — чего не скажешь про вас, остальных. Я понимаю, конечно, МэриМари и Торстену не понравилось то, что Пер сказал тогда на Мидсоммар, но ты-то почему так отреагировала? Согласись, ведь эта их выходка была где-то даже жестокостью по отношению к Сверкеру.