Потеряв жену, отец Минни не сумел справиться с воспитанием оставшихся на его попечении четырех детей: Минни, ее старшей сестры и двух старших братьев. И малыши, которым было два, четыре, семь и десять, стали затем скитаться по семьям родственников, часто переезжая из одной в другую.

Многие годы спустя Минни Макмуллан приехала в Стритор, посетила местное кладбище и поговорила со смотрителем. Тот еще помнил те жуткие времена, когда мертвецов просто укладывали на обочине дороги. «Их было так много, что просто не хватало здоровых людей, чтобы выкопать для всех могилы», – говорит она.

Впрочем, сама Минни – последняя из членов своей семьи, заставшая эпидемию 1918 года, ничего не помнит. Все ее рассказы с чужих слов, а родня не очень-то любила распространяться на эту тему. «И знаете, я могу только радоваться, что у меня не осталось никаких воспоминаний о болезни и смерти близких», – признается она.

Но во время бедствия нашлись неравнодушные люди, в основном женщины, которые добровольно вызвались помогать больным. В Эль-Пасо, штат Техас, где смертность среди мексиканской бедноты росла угрожающими темпами, под больницу выделили 28-комнатное здание школы Аой. Вот как описывала это местная газета в номере за 19 октября: «Вчера вечером в импровизированных палатах бывшей школы лежали, задыхаясь, более пятидесяти человек. Это мужчины, женщины, дети, и почти все – мексиканцы. Их свезли сюда из городских трущоб, где такие семьи преимущественно обитают, причем у значительного числа этих пациентов тяжелая форма пневмонии, но прежде они не получали никакой помощи от медиков. Теперь же из нищенских хибар они попали в относительно комфортабельные помещения и находятся под наблюдением врачей, чья квалификация ничем не уступает опыту персонала любой другой городской больницы».

Помогать страдальцам, размещенным в школе Аой, взялись добровольцы со всех концов города, жертвуя продукты питания и одежду, подвозя новых пациентов на личных автомобилях. Причем женщины охотно исполняли обязанности поварих, администраторов, шоферов и помощниц медсестер. Одна из них писала: «Как же я рада, что могу им помочь! Конечно, я не училась на медсестру и вообще не прошла никакой подготовки. Но я вижу, что одного моего горячего желания достаточно, чтобы хоть немного облегчить их мучения».

Вероятно, только истинно талантливому прозаику под силу описать, как человек умирал от гриппа 1918 года, как выглядел он в последние часы жизни, когда все ужасающие симптомы проявлялись наиболее наглядно. Одним из тех, кто предпринял такую попытку, стал писатель Томас Вулф. В 1918 году он был студентом Университета Северной Каролины, когда из дома пришла телеграмма с просьбой срочно приехать. Его брат Бенджамин Харрисон Вулф слег с гриппом. И едва ли Томасу понадобилось что-то выдумывать, когда он описал происходившее в 35-й главе своего романа «Взгляни на свой дом, ангел».

Вулф приехал домой, чтобы повидаться с больным братом. Бенджамин лежал в спальне наверху, в то время как вся семья ждала того, что, как они опасались, было уже неизбежно. Томас поднялся в комнату, где «в сером приглушенном свете» лежал Бен. И в «миг жуткого узнавания» он сразу понял, что его любимый двадцатишестилетний брат умирает [4] .

«Длинное худое тело Бена было на три четверти укрыто; костлявый абрис под одеялом был судорожно изогнут, словно в пытке. Тело, казалось, не принадлежало Бену, оно было изуродовано и отчуждено, как тело обезглавленного преступника. Желтоватое лицо стало серым, и на этом гранитном отливе смерти, прочерченном двумя алыми флагами лихорадки, черным дроком щетинилась трехдневная борода. Эта борода почему-то производила жуткое впечатление, она приводила на память гнусную живучесть волос, растущих даже на разлагающемся трупе. Узкие губы Бена были раздвинуты в застывшей мучительной гримасе удушья, открывая белые мертвые зубы, – он дюйм за дюймом втягивал в легкие ниточку воздуха.

И звук его затрудненного дыхания – громкий, хриплый, частый, невероятный, наполнявший комнату и аккомпанировавший всему в ней – был последним завершающим жутким штрихом».

На следующий день ум Бена помутился. «К четырем часам стало ясно, что смерть близка. Бен то был в бессознательном состоянии, то приходил в сознание, то начинал бредить – но большую часть времени он бредил. Он меньше хрипел, напевал песенки – давно забытые, возникавшие из тайных глубин его утраченного детства, и другие; но снова и снова он начинал тихонько напевать популярную песенку военного времени – пошлую, сентиментальную, но теперь трагически трогательную: “Только молится дитя в сумерках”».

А потом Бен впал в забытье. «Его глаза были почти закрыты, их серый блеск потускнел, исчез под пленкой бесчувственности и смерти. Он спокойно лежал на спине очень прямо, без признаков боли, как-то странно, и его острое худое лицо было вздернуто кверху. Рот его был плотно закрыт».

Всю ту ночь Вулф провел у постели брата в горячих молитвах, хотя прежде считал, что не верит в Бога, и никогда не молился. «Кто бы ты ни был, будь добр к Бену сегодня… Покажи ему путь… Кто бы ты ни был, будь добр к Бену сегодня… Покажи ему путь…»

Он утратил счет минут, часов – он слышал только слабое клокотание умирающего дыхания и свою исступленную вторящую ему мольбу».

Потом Вулф заснул, но внезапно очнулся и позвал остальных членов семьи, инстинктивно понимая, что наступает конец. Бен затих и лежал совершенно неподвижно. «Тело, казалось, костенело у них на глазах». А затем, уже агонизируя, «…Бен сделал глубокий и сильный вдох. Его серые глаза открылись. Охватив в единый миг страшное видение всей жизни, он, казалось, бестелесно, без опоры приподнялся с подушек – пламя, свет, сияние…» Вот так, писал позднее Вулф, Бен «сразу ушел презрительно и бесстрашно, как жил, в сумрак смерти».

И брату Томаса Вулфа ничем нельзя было помочь. Тогда никто не знал, как лечить грипп. Не существовало таблеток, чтобы сбить жар, не придумали еще способа закачивать кислород в пораженные и наполненные жидкостью легкие. Не было хотя бы возможности продлить жизнь умирающего или облегчить предсмертные муки. Все, что могли рекомендовать врачи, они сами называли паллиативными мерами: хорошо кормить пациента, обеспечить, насколько это возможно, доступ свежего воздуха, окружить заботой и любовью близких. Оптимистические байки о том, что удалось выявить бактерию – возбудителя гриппа, распространявшиеся в Филадельфии, оказались пустышкой. Верно, какую-то новую бактерию действительно обнаружили, но это никак не помогало в разработке методики лечения или в создании вакцины. Источник заболевания оставался загадкой. Широко разрекламированное в 1918 году открытие «бациллы Пфайфера» вело в тупик. Вирус инфлюэнцы оставался неуловимым.

Проблема заключалась, конечно же, не только в том, что эпидемия разразилась в военное время, когда умы людей занимали в основном принесенные ею бедствия. В то время ученые попросту не имели возможности выделить вирус и раскрыть секреты его воздействия. Уже получили признание теории о бактериях как причине многих заболеваний, и медики даже знали о существовании такого микроорганизма, как вирус. Но видеть его еще никто не мог. Электронных микроскопов пока не изобрели, а для обычных вирусы были слишком малы. И роль вирусов тоже оставалась непонятой, потому что еще не открыли ДНК и РНК – генетические материалы для вирусов, которые одновременно служат ключом к разгадке их разрушительной природы.