— Меня зовут Марк Ривун. — Получалось похоже, и ободренный Марк продолжил: — Я пришел к вам, потому что очень хочу в школу. Я мечтаю учиться. Не надо меня отсылать к глухонемым или в больницу. Я умею слушать и говорить. Поговорите со мной.

Заведующая расплылась в улыбке и ласково спросила:

— А почему же ты молчал до сих пор?

— Болело горло. Мне тяжело было произносить слова. — Марк дотронулся до грубого шрама на шее. — И сейчас еще немного болит. Но я теперь буду говорить. Обязательно.

Растроганная воспитательница встала и обняла мальчика. В уголках ее сияющих глаз быстро скапливались слезы умиления. Стиснутый в женских объятиях, Марк постигал новую для себя истину. Одни и те же слова, произнесенные разным голосом, дают совершенно разный эффект.

В школе-интернате среди взрослых детей царили совсем другие законы. Если в детдоме для наведения порядка достаточно было строгого возгласа воспитателя, то в школе учителя почти не вмешивались в повседневную жизнь учеников, и во всем верховодили старшеклассники. Сильный обижал слабого, слабый вымещал обиду на слабейшем. Младшие могли противостоять старшим только коллективно, поэтому значение приятельства и дружбы возрастало многократно. Для сносной жизни требовалось быть своим в избранной компании лидера класса, который определялся отнюдь не по оценкам в дневнике, а по крепким кулакам и умению быть полезным старшеклассникам. Одиночкам здесь была уготована роль объекта насмешек или изгоя, которого каждый мог обидеть.

Марк Ривун не отличался физической крепостью и игнорировал любую душевную близость, поэтому его изначальная участь в жестоком коллективе малолеток была незавидной. Однако из разговора в кабинете заведующей он вынес важную мысль: голос — это инструмент, которым можно влиять на настроение людей.

До семи лет Марк не имел собственного голоса, он только слушал. В его своеобразной изощренной памяти сохранились мельчайшие оттенки сотен голосов самых разных людей. Начав говорить, Марк обнаружил, что может скопировать практически любой голос из фонотеки своей памяти.

Для начала он заговорил голосом солиста детского хора. Голос был чистым, звонким и тонким. Он принес ему успех в кабинете заведующей, помог завоевать расположение многих девчонок. Но со сверстниками-мальчишками всё получилось иначе. Первый всплеск интереса к заговорившему «немому» сменился злобными шуточками и подлыми тычками. Рыжик обозвал Ривуна Писклей. Прозвище тут же приклеилось к Марку.

Но ненадолго.

Марк быстро догадался, что тонкий голос мальчика-солиста вызывает умиление лишь у женской половины общества, а у мужской — порождает брезгливое отторжение. Марк стал экспериментировать. Однажды утром он заговорил голосом героя Гражданской войны Чапаева, любимого всеми мальчишками. Марк копировал голос артиста из бешено популярного кинофильма. Он произносил самые обычные фразы, но эффект был потрясающим. Это был голос, которому охотно подчинялись. Мальчишки обалдели, Рыжик стушевался. Прозвище Пискля уже никто не вспоминал. Что бы ни предлагал Марк этим голосом, его слушались и соглашались, будто перед ними был сам прославленный командир.

Но постоянно говорить взрослым голосом было подозрительно. И Марк Ривун нашел выход.

Он вспомнил известного предводителя мальчишек Лешку Черного, которого три месяца назад усыновила важная тетка в шляпе с вуалью. И на следующий день Лешкин голос вновь зазвучал в стенах детдома. Но знал об этом только Марк. Никто не понял, что бывший «немой» присвоил чужой голос. Такое и в голову никому не могло прийти. Но для Марка это было так же легко, как надеть куртку с чужого плеча. Со сменой голоса изменилась и жизнь Марка Ривуна. К нему стали прислушиваться сверстники, спрашивали совета, и часто его мнение, каким бы поверхностным оно ни было, становилось решающим.

С этим голосом в сентябре 1937 года семилетний Марк Ривун перешел в школу-интернат. Школа располагалась в другой части города, ближе к реке и шумной стройке большого завода. Сюда свозились дети и из других городов. В первые дни каждая компания держалась обособленно, сплачиваясь вокруг своего лидера. Таким среди бывших детдомовских был крепыш Сенька Рыжиков. Он привлек в свое окружение Марка как пацана, которого слушают остальные. Рыжик олицетворял силу, Марк — умение убедить. Благодаря такому тандему и сплоченной массовке, детдомовским Острогожска удалось с наименьшими потерями утвердиться в новой жесткой среде. Ведь каждая мальчишеская драка или стычка неизменно заканчивалась переговорами, а в обоих аспектах компания имела сильных лидеров.

Но постоянно быть в центре внимания, вести пустые разговоры, играть в дурацкие игры Марка отнюдь не прельщало. Ему больше нравилось одиночество, когда можно было предаться любимому занятию — слушать и запоминать звуки. Но как остаться одному и не быть униженным безжалостными сверстниками? Надо обладать колючками, к которым больно прикоснуться. В природе так выживают ежи и репейник.

Марк Ривун вспомнил дворника-истопника из детдома. Старый подтянутый мужчина с острой бородкой академика и странным именем Карп вел себя как хотел, будто он самый главный во всем детдоме. Походил он на состарившегося писателя, автора «Каштанки». Эту книгу несколько раз читала детям воспитатель Нина Петровна. Карп появлялся и исчезал, когда ему вздумается, по крайней мере, так казалось Марку. Вопреки слякотной погоде, в чистых, на удивление, сапогах он бесцеремонно проходил в любой кабинет или палату, щупал трубы, проверял окна и не обращал ни малейшего внимания на недовольные взгляды заведующей и воспитательниц. Карп мог пресечь любую прогулку детей во дворе, заставить всех освободить дорожки или песочницы, и никто ему не смел перечить.

Говорил он глухим язвительным голосом, прямо на вопросы не отвечал и чаще всего бубнил: «Я не индивид. Я есть функция поддержания жизненной среды. Если вам не нужна сия функция, милости прошу, в расход старого Карпа». Глаза старика при этом укоризненно пялились на обувь или деталь одежды собеседника, от чего тому становилось неуютно за мнимое или настоящее пятнышко. «Милости прошу» сторож вставлял в любой ответ, и эта формально вежливая фраза скребла пилой по сердцу каждого, осмелившегося делать старику замечания. Но таких смельчаков находилось немного, разве что новенькая воспитательница в первую неделю работы или строгий областной проверяющий. Получив ответ, со скрипящим «милости прошу», они неизменно замолкали, фыркали в сторону, но больше недовольства не проявляли. Считалось, что до революции Карп служил камердинером у влиятельного князя, но многие верили, что он сам был важным барином и с приходом к власти пролетариата ловко сменил обличье. Так это или нет, но старика старались обходить стороной и лишний раз не тревожить.

Голос этого неудобного «ежика» Марк и постарался перенять. Но в этот раз он поступил расчетливее. Слепо копировать хрипотцу пожилого человека Марк не стал. Он разбил гамму звуков на несколько составляющих, убрал старческие признаки и вычленил ту неприятную для слушателей полосу, которую хотел присвоить. Сам того не ведая, он перенял частоту модуляций, сменив тональность. Для полноты картины Марк на всякий случай сохранил в своей речи слова-якорьки, заменив устаревшее «милости прошу» на современное мальчишеское выражение «прямо сейчас».