Как выяснилось из последнего связанного с ним судебного казуса, Рон Браун является ниспровергателем даже и не только тех традиций, которые можно было предположить. За последние тридцать или около того лет почти парламентским регламентом стало то, что бесчестье приходит к двум главным партиям с разных сторон. Тори горят на сексе, а лейбористы — на взяточничестве. Это не значит, что лейбористские члены парламента непременно — застегнутые на все пуговицы супруги, а тори — финансово непогрешимы; просто они благоразумны — или плутоваты — в разных сферах жизни. В случае Рона Брауна, однако, это был секс, и именно вследствие эротического аспекта ситуёвина, ставшая предметом судебного разбирательства в Льюисе, Сассекс, получила известность как Дело о Трусах Нонны.

В течение трех лет жизнь мистера Брауна складывалась весьма успешно. У него были жена и избирательный округ в Шотландии, а любовница и место в парламенте — в Англии. Нонна Лонгден, женщина, о которой идет речь, ухитрилась даже сопровождать его в качестве «секретаря» во время визита к полковнику Каддафи. Раз как-то мотор чихнул: в желтой прессе всплыло сообщение о том, что Рон и Нонна занимались сексом в душе в здании Палаты общин — но тут не было ничего слишком необычного, такого, что невозможно было бы отрицать. Однако ж когда пара распалась, миссис Лонгден завела себе нового любовника — некоего Дермота Редмонда, торговца коврами в твидовой охотничьей фуражке, как оказалось, с судимостью за мошенничество, и вот тут уже температура поползла вверх. В один прекрасный день Браун зашел в квартиру Нонны недалеко от Гастингса, и с этого момента версии того, что там произошло, начинают расходиться. По мнению стороны обвинения, член парламента, будучи в нетрезвом состоянии и распаленный ревностью, пришел в исступление и бутылкой Liebfraumilch вдребезги расколошматил все окна в квартире; когда перетрухнувшая Нонна призвала на помошь Дермота, торговца коврами, депутат похитил магнитофон, две пары трусов, фотографию миссис Лонгден, литую золотую брошь и пару фарфоровых серег, после чего скрылся с места происшествия. Согласно утверждению защиты, мистер Браун всего лишь тихо-мирно выпивал с миссис Лонгден в тот момент, когда торговец коврами разрушил эту семейную идиллию, и это в результате его необузданной ревности квартире был нанесен вышеописанный ущерб. Более того, в намерения члена парламента не входило надолго лишать Нонну ее ценностей; он взял их всеголишь в качестве залога возвращения неких «деликатных в политическом отношении» кассет, находящихся в ее владении; — которыми, между прочим, она пыталась его шантажировать на сумму £20000. Что касается двух пар трусов, то это сама миссис Лонгден шутки ради обмотала ими магнитофон, что и объясняет их присутствие в кармане члена парламента в тот момент, когда тот был задержан полицией на местной железнодорожной станции.

Дело о Трусах Нонны служило источником бодрости для Суда короны в Льюисе (и прилегающем к нему избирательном округе, голосующем за консерваторов) на протяжении недели. Присяжным была продемонстрирована бутылка Liebfraumilch, с травяным хохолком, торчащим из горлышка; равно как и две пары трусов (одни белые и одни черные, чтобы не было недомолвок). Миссис Рон Браун всю неделю просидела в суде, «безмолвно поддерживая своего мужа» — или, может статься, безмолвно проклиная его имя. Сам мистер Браун отказался занять место для дачи свидетельских показаний — решение, из которого нельзя сделать никаких юридических выводов, но наблюдатели, не будь дураками, судят много о чем — в данном случае о предполагаемом мнении юристов депутата, согласно которому если их клиенту позволить встать на задние лапы, то он загонит сам себя в такую феерическую задницу, что обвинение съест его заживо. Присяжные столкнулись с двумя различными обвинениями и двумя дико различающимися мнениями о реальности. В высшей степени разумно они пошли на компромисс: член парламента был признан невиновным в воровстве, но повинен в злоумышленном нанесении ущерба (штраф: £1000. Компенсация: £628. Возмещение расходов стороны обвинения: £2500.) Судья Джон Гауэр, королевский адвокат, сказал: «Я уж даже опасаюсь произносить слова «дамские трусы», потому что этому предмету стали приписывать значимость, абсолютно непропорциональную его истинному месту в этом деле». Миссис Рон Браун сказала: «Мой брак сейчас не менее хорош? чем двадцать семь лет назад», — и заявила, что не удивлена поведением своего мужа, «зная мужчин и прожив с одним из них двадцать семь лет». Сам Рон Браун, когда его спросили, собирается ли он подать в отставку, сказал: «Нет, а с какой стати?»

С какой стати? Хорошо известно, что признание вины в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии не уменьшает полномочия судьи в процессе вынесения приговора, хотя какая именно степень криминальности допустима среди тех, кто создает британские законы и отправляет правосудие, официально никогда не было сформулировано. В настоящий момент кладези премудрости, которые взвешивают дела такого рода, скорее согласны — теоретически по крайней мере — с мистером Брауном. Если б его признали виновным в воровстве, ему бы пришлось подать в отставку, но обвинение в меньшем проступке — ну поразмахивал он бутылкой Liebfraumilch с последующим нанесением dammage passionel[14]— само по себе не уменьшает способности члена парламента представлять свой избирательный округ и быть украшением своей партии. Однако, помимо сути обвинения, есть еще и манера, по которой можно судить, и здесь мистер Браун опять повел себя не так, как принято. От члена парламента, выходящего из зала суда в ситуации такого рода, ожидается, что он скажет, что этот опыт заставил его искренне раскаяться, что он дал пожизненный зарок не заглядывать в рюмочку и не помышлять о любовницах и теперь скромно будет служить своим избирателям в том объеме, в котором они определят, хоть марки - лизать да конверты-запечатывать. Мистер Браун, однако, пребывал в триумфальном настроении. Что он думал о вердикте? «Это моральная победа», — провозгласил он с ликованием. Джентльмены с Флит-стрит, неплохо заработавшие на этой истории, преподнесли депутату в подарок бутылку шампанского. Мистер Браун энергично потрясал ею и поливал ее содержимым всех вокруг и миссис Браун в частности. В этой торжествующей позе грешный член парламента и украсил собой первые полосы на следующее утро.

Дозволяется быть белой вороной; дозволяется даже совершать малозначительные преступления. Чего члену парламента не дозволяется, так это быть тошнотворным шутом и вечной помехой. Предполагается, что вы не станете заряжать пистолет и запихивать его в руки противника. Сэр Энтони Мейер только что обнаружил это: опрометчиво бросив вызов миссис Тэтчер в борьбе за лидерство, он был «отстранен» (нынешний политический эвфемизм для «выставлен пинком под зад») партячейкой своего избирательного округа, и на следующих выборах окажется на подножном корму. А на другом краю палаты мистер Браун обнаруживает, что местное отделение партии осудило его, Нил Киннок вне себя от ярости и никому даром не сдались его патетические оправдания, что триумфальное шампанское было, всего и делов-то, банальной шипучкой. Его шансы представлять Эдинбургский Лейт на следующих выборах официально расцениваются как нулевые. Однако, учитывая саму природу скандальной славы, место для Рона Брауна всегда найдется. Приходской священник из Стиффки, который в ходе знаменитого довоенного дела об аморальном поведении был лишен бенефиция за безнравственность, закончил свои дни, выставляя себя в клетке со львом. (Прописанный там на законных основаниях лев, обратившись к давним римским воспоминаниям, в конце концов съел христианина.) Мистер Браун может и не заходить так далеко, как в этом случае; но он мог бы поступить еще пуще, начав прямо сейчас пробоваться на роль Матушки Гусыни[15].