Спускаясь обратно к городу, Скилганнон увидел направляющегося через мост всадника — Ландиса Кана. Наездник он был неважный и болтался в седле, не умея приспособиться к шагу своего крепкого гнедого конька. В памяти Скилганнона ожил толстый монашек с испуганным лицом. Как будто окно открылось в его душе, и он снова увидел свою жизнь в Кобальсинском монастыре, где он обрабатывал землю и занимался в библиотеке под благожелательным взором настоятеля Кетелина.

Скилганнон глубоко вздохнул. Воздух был свеж, и он вдруг ощутил покой. Всё новые воспоминания приходили к нему. Того толстячка звали Брейган. Скилганнон расстался с ним в разоренном войной городе Мелликане, а сам с Друссом-Легендой и еще несколькими людьми отправился спасать маленькую Эланин, увезенную в степную надирскую крепость.

Бурное ликование наполнило Скилганнона, смыв все уныние последних дней. Он пока помнил не все, но знал, что с драконами никогда не дрался. И крылатого коня у него не было. Девять десятых рассказов о нем были выдумкой, а оставшуюся долю исказили до неузнаваемости.

Ландис подъехал к нему и неуклюже слез с коня.

— Ты заставил нас поволноваться, — сказал он.

— Я повидал ваших Смешанных. Они не такие страшные, как те, что помнятся мне.

— Память возвращается? — пристально глядя на него, спросил Ландис.

— Не целиком. В ней еще много провалов. Но теперь я знаю гораздо больше, чем прежде.

— Это хорошо, друг мой. Пора тебе встретиться с Гамалем.

— Кто это?

— Старик, самый мудрый из нас. Я пригласил его пожить у меня прошлой весной, когда он ослеп окончательно. Это он нашел в Пустоте твою душу и вернул ее нам.

Скилганнон содрогнулся, внезапно увидев перед собой голую землю под серым небом. Потом это прошло.

Они пошли рядом — коня Ландис взял под уздцы. Стайка женщин поднималась им навстречу, в сторону леса. Поравнявшись с Ландисом и его «гостем», женщины разом умолкли и опустили глаза. Скилганнон заметил у них в руках корзинки с едой.

— Они несут обед лесорубам, работающим в горах, — проронил Ландис Кан.

— Не проще ли послать повозку с одним возницей? Или женщины доставляют туда не только еду?

— У некоторых там мужья, — улыбнулся Ландис, — возможно, эти пары и уединяются в кустах. Но основная их задача — принести поесть. Ты прав, в повозке поместилось бы больше, и ездит она быстрее. Но такой способ, пусть и более выгодный, не обеспечивает сплоченности, чувства взаимной выручки.

— Мудрый принцип, — сказал Скилганнон. — Отчего же тогда эти женщины прошли мимо нас молча и с потупленными глазами?

— Хороший вопрос — но мне кажется, ответ на него ты уже знаешь. Сплоченность необходимо поощрять. Людям нужно знать, что их ценят. Но вождь совершил бы непростительную глупость, поставив себя наравне с ними. Он должен держаться отдельно. Если он будет сидеть и точить лясы вместе со всеми, кто-нибудь непременно спросит, а почему он, собственно, вождь. Я подобен пастуху, Скилганнон. Он перегоняет овец на хорошие пастбища, но это не значит, что он должен опуститься на четвереньки и щипать с ними траву. Разве в ваше время было иначе?

— Я много лет служил королеве-воительнице, не терпевшей, чтобы ей кто-то перечил. Все, кто высказывался против нее — или хотя бы думал об этом, — умирали. Ее народ во многих отношениях жил припеваючи. У дренаев, с другой стороны, королей не было. Их вожди избирались посредством всенародного голосования. И их расцвет тоже длился много веков.

— Однако, в конце концов, оба государства пали, — заметил Ландис.

— Любой империи когда-нибудь приходит конец, будь она хорошей, дурной, жестокой или благостной. Каждому рассвету сопутствует свой закат, Ландис.

До самого дворца они больше не разговаривали. Конюх принял гнедого, а Ландис и Скилганнон поднялись на самый верх круглой башни.

— Гамаль очень стар, — предупредил Ландис. — Он ничего не видит и стал слаб здоровьем. Но он восприимчив к чувствам других людей и изучал практику древних шаманов.

Он открыл дверь, и оба вошли в круглую комнату, устланную коврами. Гамаль сидел в старом кожаном кресле, с одеялом на худых плечах. Он поднял голову, и Скилганнон увидел его глаза цвета бледных опалов.

— Добро пожаловать в новый мир, воин, — сказал старик. — Придвинь себе стул и посиди со мной.

Скилганнон занял другое кресло. Ландис тоже хотел сесть, но Гамаль сказал ему:

— Нет, дорогой мой, оставь меня на время со Скилганноном. Тот удивился и даже немного обеспокоился, однако выдавил улыбку.

— Да, разумеется.

Когда он вышел, старик, подавшись вперед, спросил:

— Ты уже знаешь, кто ты?

— Знаю.

— Я буду честен с тобой, Скилганнон. Я не из тех, кто склонен верить в пророчества. Ландис, хоть он мне и дорог, просто одержимый. Я привел твою душу назад по его просьбе. Но это, как столь многое в нашем нынешнем мире, деяние противоестественное. И противоречит моей морали. Я должен был воспротивиться.

— Отчего же не воспротивился?

— Этот вопрос заслуживает лучшего ответа, чем тот, который я могу тебе дать, — грустно улыбнулся старик. — Ландис просил меня, и я не мог отказать. — Гамаль вздохнул. — Пойми, Скилганнон: Ландис хочет защитить эту страну и живущих в ней людей. Будущее страшит его, и в этом он прав. Мятежные армии воюют между собой, но эта война близка к завершению. Когда она будет выиграна, Вечная, очень возможно, обратит свой взор к этим горам. Ландис пойдет на все, чтобы не дать поработить свой народ. Разве его можно винить за это?

— Нет. Бороться с захватчиками — удел всех сильных мужчин. Расскажи мне о Вечной.

— Если я расскажу тебе все, что знаю, — улыбнулся Гамаль, — это будет лишь ничтожной долей того, что следует знать. Достаточно сказать, что она правит всеми землями между этим краем, южными морями и далекими горами на западе. Ее армии ныне ведут сражения на двух континентах. Мы живем в мире, который уже пятьсот лет только и делает, что воюет. И почти все это время у власти стоит Вечная. Она, как и мы с тобой, Возрожденная. Думаю, она уже потеряла счет телам, которые износила.

Гамаль умолк и задумался. Скилганнон терпеливо ждал продолжения. Старик испустил глубокий вздох, и по его плечам пробежала дрожь.

— Я служил ей пять своих жизней и за эти триста тридцать лет почти перестал быть человеком. Как и она сама. Мы не созданы для бессмертия, Скилганнон. Я и теперь это не до конца понимаю, но знаю, что смерть для чего-то нужна. Может быть, только для того, чтобы мы видели разницу. Разве могли бы мы так радоваться восходу, не зная ночного мрака?

Скилганнон пропустил философский вопрос мимо ушей.

— Если она правила столько времени, почему Ландис Кан раньше не спохватился?