— Что начинать? — пробормотал он, отводя глаза.

— А то, что и всегда: очередную ложь, благодаря которой, благодаря целой цепи которых Шурик теперь здесь! — Она кивнула на дверь реанимации.

— Ириш, ну зачем ты так?..

— А ты — зачем?.. А вы — зачем?.. И Шурик — он тоже: лгал, лгал, лгал… А в итоге я — я сама вслед за тобой отправила его в этот проклятый детдом… Сама!..

— Ирка, уймись! — Катя произнесла это совсем другим, лишенным сочувствия тоном и, резко поднявшись на ноги, тоже села на диван по другую сторону от молчавшего Меркулова. — Константин Дмитриевич здесь, к твоему сведению, вторые сутки торчит без сна и отдыха, не нужно с ним так разговаривать!

Ирина Генриховна растерянно посмотрела на подругу, потом на собственные руки, в которых крепко сжимала ту самую пушистую сову, которую ей оставил перед поездкой в детдом Шурик. И жалобно спросила:

— Почему меня к нему не пускают?

— Пустят обязательно! — поспешно произнес Меркулов. — Конечно, пустят… Только немного позднее, ты же понимаешь, Ирина, что врачам виднее, что ему сейчас полезно, а что нет…

Ирина Генриховна внезапно горько усмехнулась и покачала головой:

— Вы все… разговариваете со мной, словно я сумасшедшая… Но что может быть нормальнее, чем жене находиться возле мужа, когда ему так плохо, что?.. Разве я могу нанести ему вред?!

— Ириш, — нерешительно произнес Меркулов, — я попробую завтра договориться с главврачом, даю тебе слово… А сейчас будь умницей, тебе нужно отдохнуть! Не хочешь в больницу, я тебя домой отвезу…

Ирина Генриховна посмотрела на него почти с жалостью:

— Ты, Костя, не понимаешь… Я никуда отсюда не уеду! Пока не увижу Шурика — никуда.

Вышедшая в этот момент из реанимации старшая медсестра, разумеется, и Иринины слова услышала, и что народа в коридоре стало еще больше, тоже увидела. Однако от комментариев на сей раз сочла за благо воздержаться. Зло фыркнув, она с независимым видом двинулась в сторону ординаторской.

И сразу же вслед за этим из-за двери реанимационной палаты выглянула раскрасневшаяся Лиля. Воровато посмотрев вслед начальнице, она окликнула Ирину:

— Ирина Генриховна… Быстрее сюда… Клавдии не будет десять минут минимум… Она лекарства пошла раскладывать для уколов, всегда сама это делает, нам не доверяет…

Но Ирина была уже рядом с девушкой, и на глазах изумленно переглянувшихся Кати и Меркулова обе они скрылись за плотно закрывшейся дверью реанимации…

В первое мгновение она его не узнала. Человек, с головы до пят забинтованный, словно мумия, — ее Шурик?.. Не может этого быть. Спустя секунду, вглядевшись в восковое, неестественно желтое лицо, выглядывающее из белоснежных бинтов, поняла: он… Только цвет лица не его и черты заострились, словно… словно…

— Шурик, — негромко окликнула она, пристально глядя на плотно смеженные веки мужа. — Турецкий, это я… Здравствуй!..

Она немного помолчала, отвела взгляд от мужа, поглядела на собственные руки со все еще зажатой в них игрушкой.

— Ах да… Я же тебе эту твою сову принесла, она тебе сейчас нужнее, чем мне! Когда проснешься, увидишь… Посмеешься, наверное. Скажешь что-нибудь такое, как всегда, забавное, и я тоже посмеюсь вместе с тобой — совсем как раньше, да?..

За спиной Ирины подозрительно шмыгнула носом медсестра, но жена Турецкого этого даже не заметила. Нахмурившись и умолкнув всего на секунду, продолжила:

— А может, ты, Турецкий, просто так устал за все эти годы, что решил наконец взять да и выспаться как следует? А?.. Ох, о чем это я? — Она снова помолчала. — Давай-ка я тебе лучше расскажу, что происходит за окнами, пока ты дрыхнешь!.. Сегодня жуткая жара, а до этого, позавчера кажется… нет, вчера ночью, был дождь. Настоящий ливень. Целая стена воды. Потом он кончился, и к утру остались только лужи. Я лежала и слушала, как по ним проезжают машины: если закрыть глаза, похоже на шелест волн на пляже… Турецкий, ты помнишь, когда мы последний раз были на море?.. Ты еще так смешно ходил по гальке, босиком… А потом поранил ногу и жутко ругался! Помнишь?.. Конечно, помнишь… Правда, было это жутко давно… Вот проснешься, и мы с тобой опять туда поедем… Только не вздумай, как всегда, мне пообещать и обмануть!..

Лиля, беззвучно стоявшая в углу реанимационной, осторожно вытерла влажные глаза: от слез у нее все вокруг начало двоиться и плыть, и даже показалось, что Александр Борисович шевельнул пальцами руки. Девушка сморгнула вновь навернувшуюся на глаза слезинку и посмотрела на часы: Клавдия вернется с минуты на минуту, и тогда… Тогда ее, скорее всего, уволят…

Наверное, жена Турецкого тоже обладала чувством времени, потому что прерывисто вздохнула:

— А теперь, Шурик, мне уже пора… Ты хоть снись мне, Турецкий, пока, что ли… Пожалуйста… — И внезапно этой удивительной женщине, как решила Лиля, выдержка все-таки отказала. Потому что, прежде чем выскочить из реанимационной, она все-таки закричала — на своего все равно ничего не слышавшего и не чувствующего мужа: — Очнись же ты, эгоист чертов!.. Слышишь?! И думать не моги меня бросать, и не надейся, врун несчастный!..

Спустя секунду Ирина уже рыдала в объятиях Меркулова, крепко прижавшего к себе жену друга и самого едва сдерживающего отчаяние.

Самой твердой и мужественной оказалась Екатерина.

— Все! — Она решительно взяла Ирину Генриховну за локоть. — Добилась своего? Добилась! А теперь — в больницу! Иначе в следующий раз тебя и на порог не пустят… Что случилось, девушка?..

Последнее относилось к Лиле Рассадиной, внезапно вылетевшей следом за Ириной из реанимации.

— Он… Там… — Девушка явно не находила слов.

— Что с ним?!

Ирина Генриховна моментально вырвалась из объятий Меркулова и, побелев, уставилась на Лилю.

— Он смо… смотрит!..

В следующую секунду все трое, позабыв обо всех запретах, ворвались в реанимацию. И первое, что увидели, — широко открытые глаза Александра Борисовича Турецкого, вполне осмысленно уставившиеся на их компанию…

— Что здесь происходит?! Вы что, совсем оборзе… Лиля!

Старшая медсестра выглядела так же неотвратимо и грозно, как статуя Командора, но на молоденькую нахалку Рассадину, получившую работу по блату, никакого впечатления это не произвело. Более того, неприлично взвизгнув, она кинулась на шею этой психопатке, супруге коматозного больного, и до ее начальницы, уже в который раз за этот сумасшедший день онемевшей от негодования, не сразу дошел смысл того, что девчонка выкрикивала:

— Он очнулся, очнулся!.. Александр Борисович очнулся, вышел из комы! Вы поняли? Вышел!..

Оперативный сотрудник Первого департамента МВД Галя Романова всхлипнула и, отвернувшись, уткнула опухшее от слез лицо в плечо своего коллеги, старшего опера того же департамента, как и она, непосредственного подчиненного генерала Грязнова — Владимира Яковлева.