С ее присутствием примирились позднее, когда увидели ее кроткий нрав и услышали ее пение — Альбер выполнил свое, поначалу, казалось, данное в запале обещание погрузить на борт «Жаннетты» клавесин. И вскоре не только старшие офицеры, но и матросы с нижних палуб признали право Анны занимать место на их корабле. Ее независимость и ровное ко всем отношение придало обедам в кают-компании светскость, ее обаяние и артистизм осветили суровую атмосферу рядового плавания. Жизнь на корабле, где все подчинено одной цели — добраться до порта назначения как можно быстрее — требовала огромного напряжения сил и практически не оставляла места для душевности. Еще по разговорам моряков в гавани Марселя Анна знала о суровых нравах, царящих на отправлявшихся в Америку кораблях. Слышала рассказы о наивных подростках, попадавшихся на удочку рассказов о далеких странах и оказывавшихся потом всеми унижаемыми юнгами в кабале на «чайных» или «опиумных» клиперах.

Поправившись, Анна со временем восстановила и свои отношения с Альбером, который оказался настоящим джентльменом и был неплохо образован.

Альберу не было еще и двадцати пяти, но он уже повидал и испытал немало. Склонный к приключениям, как и каждый, кто провел детство в портовом городе, пропитанном легендами о сказочных заморских странах, таящих в своих землях немалые сокровища, он жаждал подвигов и славы. Однако морская жизнь не привлекала его, зато мундир африканских легионеров по-прежнему пользовался популярностью у его сверстников. И, если большинство из них шли в спаги из-за денег, то Альберу хотелось чего-то необычного и волнующего.

Увы! Алжирская поездка едва не разочаровала его, и этим «едва» он был обязан лишь своему знакомству с полковником Флери, одним из ближайших — как это потом ему стало известно — к Луи-Наполеону Бонапарту людей. Служба в пустыне с ее суровыми полковыми буднями, назойливыми насекомыми, песчаными бурями и коварными бедуинами была непохожа на картину, нарисованную в воображении Альбером, с восторгом натянувшим на себя элегантный красный мундир легионера, в котором традиционный французский армейский крой причудливо соединялся с украшениями, свойственными восточной военной форме.

В отличие от большинства своих сверстников Альбер с содроганием думал о том, что, оставшись в Марселе, как того хотел отец, он со временем превратится в одного из типичных буржуа, которыми по мере процветания становились знакомые его отца и соседи. Альбер с детства пренебрегал привычными для большинства марсельцев развлечениями, игнорируя даже петанк (игру в шары) — излюбленное послеобеденное времяпровождение горожан, которое они считали занятием не менее интеллектуальным и аристократичным, чем английский гольф. Альберу не хотелось быть ни купцом, ни чиновником, ему также претила мысль о плаваниях, а национальная гвардия казалась жалким подобием настоящей службы.

Но муштра и казарменный дух в сочетании с нездоровьем Сахары заронили в нем сомнение и в той единственной надежде на романтическое, каковую он до сих пор связывал со своей службой в спаги. И лишь появление господина Флери внесло в банальность колониальных буден ту остроту, которой Альберу всегда так не хватало. Разумеется, делясь воспоминаниями о своем прошлом с очаровательной мадам Жерар, Альбер воздержался от подробностей, утаив от нее предысторию столь неожиданной развившейся дружбы с полковником Флери. В глазах Анны Корнель-младший хотел быть легко идущим по жизни и успешным — каковым он и был на самом деле.

И вообще, кому какое дело, почему энергичный молодой марселец оказался в самом центре политических событий Франции? И, хотя его история весьма типична для тех лет, Альбер желал остаться в памяти потомков существом менее меркантильным и циничным. Но такова была жизнь того времени, в которой цинизм являлся главным принципом, формирующим умонастроения молодежи. В послереволюционном Париже считали, что жить надо лучше, и только для себя, поступать удобнее, и обязательно с выгодой для себя. Этот девиз стал для Альбера правилом и образом жизни. И поэтому, когда явившийся к ним в полк эмиссар Луи-Бонапарата месье Флери, выделив Альбера среди других офицеров, предложил ему — небескорыстно — поучаствовать в одной из его тайных операций, Корнель-младший немедленно согласился.

Официально полковник Флери прибыл в Алжир для того, чтобы сформировать среди легионеров группу поддержки партии Луи-Бонапарта, с огромным отрывом от других претендентов победившего на недавних довыборах в Законодательное собрание, где после июньского выступления рабочих освободилось одновременно тридцать пять депутатских мест. Флери должен был поддерживать связь между теми штабными офицерами, которые занимали ключевые посты в африканском легионе и сочувствовали наследнику идей Наполеона, и Парижем, где находился и сам принц-президент, и штаб-квартира его партии.

Но вербовка новых сторонников бонапартизма была не единственной целью приезда полковника Флери в Африку. Подобно другим «новым политикам» — своему компаньону и непревзойденному интригану де Морни или личному казначею Луи-Бонапарта де Персиньи — полковник, прежде всего, был деловым человеком, расчетливым коммерсантом и ловким торговцем, с успехом проворачивавшим миллионные сделки и всегда, кстати, использовавшим политические интересы своего хозяина в собственных и откровенно меркантильных планах.

Вышедший из вполне обеспеченной парижской купеческой семьи, Флери, будущий полковник, за несколько лет с легкостью промотал все свое состояние в столичных притонах и курортных казино. После чего подался в армию, где и познакомился с де Морни. Тот вынес из спаги не только военный — стратегический и тактический — опыт, но и налаженные коммерческие связи: от примитивной торговли восточными сластями до афер с бюджетом и продовольственными запасами колониальных городов. Однако все эти новые французские политики были не просто проходимцами, а серьезными удачливыми дельцами, аферистами самого высокого полета и грандиозного размаха.

Попав в круг таких людей, Альбер быстро проявил недюжинную смекалку и оказал полковнику Флери ряд весьма ценных услуг, которые не остались незамеченными. Поначалу Флери предложил молодому Корнелю состоять при нем порученцем, но в Париже, где к подающему надежды поручику присмотрелся уже и де Морни, ловкий молодой человек пришелся, что называется, ко двору. Благодаря протекции де Морни Корнель-младший не только получил чин лейтенанта, но и был переведен в столицу, где оказался в департаменте тюрем — месте, весьма по тем временем хлебном.

Заключенные — это самые лучшие рабы. Непреложность сей истины никогда и никем не оспаривалась, и лишь дураки — наподобие якобинцев — предпочитали массово уничтожать своих противников на гильотинах. Умные англичане еще в XVII веке в заокеанских колониях использовали бывших политических оппонентов наравне с неграми, тысячами вывозимыми в Америку и на острова в Карибском море из Западной и Центральной Африки. Также поступала с участниками июньского восстания и новая французская власть, а потому, здраво рассудил месье Корнель-младший, будет вполне резонно использовать представившуюся возможность в своих целях. И не все ли равно осужденным, где влачить свое жалкое существование — в Новой Гвинее или на Мартинике?

Эти соображения Альбер как-то высказал отцу в один из приездов домой. А месяц спустя к нему в Париже наведался давний партнер месье Корнеля по торговым делам — барон Альфонс Сен-Жан дю Плесси де Танжери. Его дочь Селестина, которую отец и мать вывезли на смотрины на материк, произвела на Альбера столь сильное впечатление, что он на краткий миг забыл об истинной цели визита делового компаньона своего отца. И в результате этого посещения осуществились сразу две сделки — первая партия осужденных по Закону о ссылке отправилась не в Южный океан, а через Атлантику. И у прелестной дочери месье де Танжери появилась своя партия — Альбер преподнес девушке роскошный перстень с алмазом в знак серьезности своих матримониальных намерений.