Так вот, у каждого из парижан – старинных, потомственных, как некоторые мои соседи, и у недопарижан, парижан без году неделя, вроде меня, – Париж свой, отдельный.

Разница даже не в том, что жители бедного 18-го округа пользуются всем городом в целом по-другому, чем жители богатого 1-го.

Парижане не живут в городе. По городу ходят туристы. А горожанин живет в своей деревне, ограниченной несколькими улицами. В каждой есть лучший ресторан, моднейший магазин и настоящая традиционная булочная. В булочную соседней деревни – которая за углом – идти совершенно незачем. От добра добра не ищут. Если рынок – то свой, колхозный, районный. Тыква буквально на дом. Устрицы в самом цвету.

Отсюда и насыщенность города разными привлекательными точками местного притяжения: магазинами, ресторанами, музеями, галереями, которые распределяются по всем кварталам. Потому что, если ты не Лувр, не Гранд-опера и не Галери Лафайет, твердо надеяться можешь только на тех, кто по соседству. Они твои клиенты. И лучше их сделать завсегдатаями.

Обычное желание парижанина, когда с ним уговариваются о встрече, назначить ее за углом, поближе. Хотя в нем борются любовь к родному очагу и неукротимое любопытство. Лень и жадность, скажут недоброжелатели.

Задача парижанина при составлении своего личного списка удовольствий и развлечений одна – получить как можно больше радостей жизни и не потратить зря ни одной минуты и ни одного евро. И вот тут-то местный патриотизм и квартальные скрепы могут дать сбой.

Парижский житель держит в голове, что, как ни хорошо вот здесь, теоретически можно найти что-то получше и вот там. Поэтому сколько бы ни было уже в Париже лакомых местечек, а все время появляются новые. Жизнь проходит в исследованиях и открытиях. Вопросы множатся. Люди пребывают в активном поиске пищи. Необязательно духовной. И бездуховной тоже.

Вчера я смотрел на пришвартованные у набережных баржи. Но не потому, что я решил, как Пятачок, убежать из дома и стать моряком. Это тоже квартиры, и они тоже сдаются. Тут тебе и балкон, и река, и «вю дегаже́» и подвал-«кав» в трюме. Да еще и возможность менять адрес хоть пять раз в год – пока не пойдешь ко дну под грузом впечатлений.

#парижскийадрес #парижскиестрахи́

Когда ты ищешь квартиру, у тебя есть отчетливое ощущение, что город перенаселен. Мест нет! Всё занято. На самом деле на каждой улице квартиры пустуют. Иногда годами, иногда десятилетиями. Я помню, как в Париже обнаружили квартиру, в которую никто не входил с 1940-х.

Представьте себе жилище богатой девушки, унаследовавшей перед войной квартиру, мебель, картины, скульптуры, всё, которая в разгар оккупации бросает это самое «всё» и уезжает на юг, туда, где немцы сохранили хоть и декоративную, но французскую республику Виши. И даже после победы так и не возвращается в столицу, живет в своей провинции, хотя и аккуратно платит charges (вода, электричество, налог) и умирает в почтенные сто пять лет.

Когда присланные наследниками адвокаты и оценщики входят в комнаты, их встречают интерьеры начала прошлого века, сохранившиеся в неприкосновенности под густым слоем пыли. Снимки, попавшие в Сеть, и вправду напоминают декорации: слепые зеркала, картины в золотых рамах, не тронутые деликатной молью ковры и красиво отклеившиеся обои. Накрытый стол посреди гостиной, чучело страуса у стенки и кукла Микки-Мауса в углу. Квартиру стали называть «капсулой времени» и «замком спящей красавицы».

Среди прочих вещей в квартире находят портрет работы Джованни Болдини, изображающий красавицу актрису Марту де Флориан, девушку страстную, пользовавшуюся в Париже XIX века огромным успехом. Как выясняется, она приходилась хозяйке квартиры бабушкой. История спящей красавицы была подана как исключительный случай. И я поверил бы в исключение, если бы не слышал о таких же от далеких и близких людей.

Мои приятели купили квартиру в распрекраснейшем и богатом районе Нёйи. Ею владел весьма пожилой человек, нейрохирург – в квартире лежали истории болезней разных людей, которым даже знакомство с великим хирургом не помогло обрести бессмертие. Господин хирург последние двадцать лет жил не в Париже, а на морском берегу, где у него был другой дом, и, кажется, не один. Когда он умер, не оставив ни завещания, ни наследников, адвокаты потерли руки и взялись за розыски.

Поскольку речь шла не о том, чтобы, скажем, выгуливать хирурга в коляске по набережной и поить его микстурой, а о том, чтобы разделить деньги за его квартиру, родственники обнаружились довольно быстро и в немалом количестве. На заключительном этапе покупка превратилась в водевиль. Сделка все время висела на волоске, потому что владельцы увеличивались в числе, как лернейская гидра, на место любой исчезнувшей бабушки становились ее дети и внуки.

Теперь я с большим вниманием разглядываю окна парижских домов и думаю, где еще прячутся эти самые капсулы времени? За запыленными, давно не мытыми окнами на третьем этаже или за вечно закрытыми железными ставнями на четвертом?

Гуляя по городу, я то и дело встречаю витрины, увешанные объявлениями о продаже квартир и домов. И почти перед каждым стоит влюбленная пара иностранцев и разглядывает предложения: квартира в 5-м округе с видом на Люксембургский сад, дом на границе Версальского парка, вилла на Кап-Мартен. Это могут быть и рычащие американцы, и наши соотечественники. Разница в том, что одни говорят: «Ridiculously Expensive!», то есть «До смешного дорого», а другие: «Да это дешевле, чем наша квартира!» Что совершенно не значит, что завтра они пойдут к нотариусу заключать договор. Но если это произойдет, в Париже окажется одной капсулой времени больше.

Это проблема всех знаменитых городов, способных вызывать любовь с первого взгляда. Беда лишь в том, что она проходит – и трудно понять, сколько таких квартир рассеяно тут и там, как склепы былых очарований и заблуждений. В том периоде жизни, когда мы любим, мы спешим расширить нашу территорию любви на разные города – в этом есть что-то от рекомендаций сексологов, советующим супругам разнообразить места сношений и позы. Потом наступает другой период, и мы не можем возвращаться туда, где были счастливы, потому что все там напоминает о том, что счастья больше нет.

В процессе жизни квартира переполняется не только вещами, такими же странными, как чучело страуса, но и чувствами, и ожиданиями, и воспоминаниями. От них становится тесно. Места не хватает. Память отказывает. Очень много пыли. В аукционных залах Drouot в Париже я видел отдельные комнаты, этому посвященные. Когда отсортировано все главное типа портрета бабушки (среди антикваров есть специалисты высокого полета, которые обследуют старые квартиры на предмет неожиданностей и тайников), в дело вступает второй эшелон, вытряхивающий жилплощадь подчистую – от детских игрушек до последнего коврика перед кроватью. На задававшийся нам в школе вопрос «что ты оставишь после себя людям?» продавцы Drouot имеют точный ответ: хлам в картонных ящиках!

Я понимаю людей, которые не могут войти в оставленную ими квартиру, как будто бы там случилось убийство. И то, что в этой квартире была убита всего лишь любовь или совместная жизнь, дела не меняет, запах мертвечины так же непереносим. В сонниках, в которые я время от времени заглядываю, потому что верю в сны, любая квартира – обещание перемен, и какой она предстает перед вами ночью, такую перемену и предвещает. И нет, я не хотел бы увидеть во сне фантастическую квартиру со всеми ее картинами. Это был бы настоящий кошмар. Красавица, которой уже не добудишься, верхом на страусе и с Микки-Маусом в руках.