Мы обшариваем тупики и подворотни в поисках хоть какого-нибудь захудалого бара с гейшами, но все напрасно. Я останавливаюсь повсюду, во всех лавочках и барах-караоке, спрашиваю, не знают ли они местечка, где два приличных господина могли бы за стаканчиком вина расстегнуть парочку-другую кимоно. Внезапно Чарли сердится, что бывает с ним очень редко. По правде сказать, я помню только один такой случай. Тогда на концерте в Олимпии какой-то придурок бросил на сцену зажженную сигарету. Она попала прямо в волосы, которые на тот момент были очень пышными, что-то вроде шевелюры Анджелы Дэвис. Они сразу же вспыхнули, режиссер ринулся их тушить. Чарли решил, что на него напали, вскочил и запустил ударной установкой в зал, где она и грохнулась прямо посреди публики: там-тамы, большой барабан, цимбалы — короче, трое раненых. Сегодня вечером совсем другое дело. А именно: «К черту чайнатаун! Плевать мне на гейш! Не хочу подохнуть в картонной коробке в сквере Вижер и чтобы шавка на поводке написала мне на ногу! Я возвращаюсь к себе домой, а тебя отвожу в гостиницу».

Мы забираем на стоянке машину и быстро едем назад, за всю дорогу не проронив ни слова. Действительно ли он разозлился, сказать трудно, но ясно одно: сегодня я заработал ярлык приятеля, с которым никуда нельзя выйти. Машина останавливается перед моими «Четырьмя временами года». Бурчим друг другу «спокойной ночи», и Чарли отправляется домой. Я ничего не сказал про Риопеля, это было с моей стороны трусостью, но я и в самом деле испугался, что это может испортить вечер, Чарли ужасно загрустит, я тоже буду не веселее, и мы станем похожи на двух квакеров в трауре. Он любил этого славного парня, правда, это не относилось к его картинам, которые Чарли никогда бы не повесил у себя дома. Но если бы мы ценили своих друзей только за их творчество, то приятелей из артистической среды у нас не было бы вовсе. Он совсем недавно был у Риопеля на его Гусином острове, названном так, потому что весной гуси по пути из Виргинии останавливаются там передохнуть, перед тем как отправиться дальше на север. Все то время, пока Чарли там был, старик ни разу не поднялся со своего стула: он был в очень плохом состоянии и больше не работал, безразличный к людям, безразличный к гусям, которых, однако, было так много, что их разрешалось отстреливать по двадцать штук в день.

Я слоняюсь по холлу. Из лифтов выходят мужчины во фраках и женщины в длинных платьях, наверное, в одной из гостиных бал. Если бы у меня был смокинг, я бы тоже туда отправился — люблю чопорные балы. А завтра начинается прозак, с китаянками на какое-то время будет покончено. Мне следовало бы остаться там и продолжить одному. Я думаю, что начать курс дезинтоксикации — это почти то же самое, что уйти в монастырь, и этот шаг требует если не уважения, то хотя бы понимания. Даже монахи Шаолиня имеют право на прощальный загул, прежде чем произнесут свои окончательные клятвы. У меня нет никакого желания подниматься к себе в комнату, хотя к завтрашнему дню я должен написать для клиники автобиографию. С другой стороны, что делать в городе, где, похоже, для холостяков ничего не предусмотрено? Придется остаться дома или же надо знать места, которые посещают любители ночной жизни, причем отнюдь не те, что вам посоветуют швейцары роскошных отелей, — это ловушки для стариков. А я, голова садовая, хочу попасть исключительно в ловушку для молодых.

Я оказываюсь в баре отеля, который украшен неудачным гобеленом Люрса. Впрочем, гобелены Люрса как правило неудачные. Вот однажды в Рубе, в забавном музее, устроенном внутри бывшего бассейна, я увидел два ковра Пабло Пикассо. Так это совсем другое дело — сразу возникало желание походить по стенам. На антресольном этаже моих «Четырех времен года» расположена гостиная. Там пальмы, довольно неожиданные для этого региона, окружают мебель работы, как мне кажется, Кнолля, все строго и удобно. Я почти уверен, что высокий табурет, на который я взгромоздился, обтянут какой-то дрянью, но, возможно, я просто сплю, может быть, это саке или остатки лекарств сыграли со мной злую шутку. Однако ощущение жжения в животе наконец пропало. Читая информацию о дозировке на коробке, я увидел, что эффект уменьшается через двенадцать часов. Если сложить полет и аэропорты, северную автостраду, возвращение в город, поломку машины и наши скитания, так оно и выйдет. Значит, я могу еще выпить, не опасаясь появления конной полиции. Невозмутимый бармен занимается своими подсчетами у кассы. Огромный негр с длинными, как корни, пальцами играет «Round Midnight», болтая при этом с официанткой. Аккорды Монка[21]такие сложные, что я спрашиваю себя, как ему это удается. На высоких круглых табуретах восседают пожилые дамы, одетые дорого и безвкусно, с нитками жемчуга и «ролексами». Наверняка живут тут на полном пансионе и топят свою скуку в затейливых коктейлях: за долгую жизнь им до смерти надоели все эти «вдовы клико» и «дом периньоны». Я тоже скучаю, и, должно быть, это ясно видно. Грызя орешки, я заказываю у бармена один «мольсон» за другим, не думая ни о чем, наслаждаясь музыкой, которая кружит мне голову, хотя я слушаю ее в стотысячный раз. «Round Midnight» — это крест гостиничных пианистов. В какой-то момент я здороваюсь с одной из этих золотых бабусь, коль скоро она первая мне улыбнулась. Она вежливо отвечает, предлагает мне сигарету.

— Чем вы занимаетесь? — интересуется она.

На подобного рода вопросы, которые любят задавать дантисты, соседи по сауне или попутчики в самолете, я всегда отвечаю что попало. Иногда мне случается быть таксидермистом из Бенгалии или продавцом рахат-лукума из Дубаи. Вот только офицером армии Эритреи я назваться не решился ни разу. Я больше никогда не говорю, что писатель, потому что иначе каждый раз приходится уточнять жанр и толщину книжек, которые я пишу. Рассказывать такие истории в сотый раз уже изрядно надоедает, тем более не так уж я и уважаю дам, скучающих вечерами в барах роскошных отелей, чего нельзя сказать про моих вероятных читателей, иначе и вправду придется продавать рахат-лукум в Дубаи бенгальским таксидермистам.

— Я пилот гражданской авиации, то есть бывший пилот, сейчас я инструктор в Минске…

— Пилот гражданской авиации! Как это романтично! Вы, наверное, очень одиноки, вам часто приходится покидать своих родных, вы иногда нуждаетесь, как бы это лучше выразить, в утешении. Кстати, в этом и состоит моя профессия, месье, я умею утешать мужчин…

Я чуть не падаю со стула: да ей же лет сто десять, не меньше! На голове белобрысые кудельки, наштукатурена без всякой меры, как дамы ее возраста в Нью-Джерси, если им случается выиграть в лотерею и телекомпания Си-эн-эн приезжает к ним домой снять для вечерних новостей. Я уже представляю, как оно все будет дальше, как она, напевая, выходит из ванной комнаты, затянутая в атласный пурпурно-фиолетовый корсет, и бросается на постель с воплем: «Возьмите меня!» Тут мой проектор заело, пленка вспыхивает, я плачу за свой «мольсон» и убегаю, побив рекорд Эмиля Затопека по карабканью на небоскреб через несколько ступенек без помощи рук. Эта женщина уродлива, как старые жабы, которые ловят клиентов на особо отведенных авеню в Нью-Йорке. Почему все эти всемирно известные заведения терпят таких старых и страшных шлюх, между тем как на Бродвее любой мотель за пятьдесят долларов предложит вам параметры, достойные Энджи Дикинсон в фильме «Рио-Браво», — это остается загадкой. Похоже, клиенты дорогих отелей невольно ищут маму, когда находятся в путешествии. Наверное, им страшно внезапно оказаться одним в незнакомом городе. Стресс, который испытываешь в Монреале, почти один к одному похож на стресс в Женеве, разве что минус фондю плюс путин. Это простое народное блюдо, которое составило славу Швейцарии задолго до того, как стало фамилией русского президента: большая миска жареного картофеля, куски толщиной в палец, посыпанные тертым сыром и политые густым соусом барбекю. В его поисках Чарли готов целый час ехать на машине, если ему приспичит. Я-то нет, но то, что мы пробовали в «Шато Мадрид», этой убогой забегаловке на автостраде Квебек — Монреаль, — это просто шедевр, им можно присудить, если, конечно, эта награда по-прежнему присуждается, «Почетную вилку», путин-эквивалент нашей золотой воронки для психиатрических лечебниц.