толщу воды, образуют бухты и заводи. Там есть одна маленькая бухточка со скалой, нависшей над водой наподобие неглубокой пещерки. Когда садится солнце, по черноте беспокойной поверхности воды проскальзывают красные искры и ослепительно-белые блики. Они отражаются от сводов пещерки и внутри нее начинают блуждать огоньки. Но красивее всего наблюдать, как садится солнце, сидя на камне утеса под пышной кроной многовековой сосны с шершавой корой, залитой липкой смолой. Глядя с утеса, можно наблюдать, как солнце опускается ровно в середину моря. Оседает оно медленно, не спеша наливаясь, как созревающее яблоко, всеми оттенками красного, разбрызгивая алый сок по воде. У горизонта парят легкие облака, невесомые и нежно-розовые, как перья астрильда. Воздух пьянеет от тягучего маслянистого аромата магнолии, он наполняет мысли легкостью, он дарит умиротворение. Нежность плещется еле слышным шуршанием волн, набегающих на каменистый берег, она плещется внутри, теплом растекаясь по телу, и вспыхивает искрами на кончиках пальцев.

Часть 6

Виталий украдкой всхлипнул, глядя на сложенные в счастливой улыбке, безмолвные губы его любимой. Сколько раз он жаждал всей душой припасть к ним хотя бы на мгновение, опалить их сандалом арабского зноя, и пусть потом… А что потом? Теперь он уже никогда не узнает. Ему так и не хватило смелости на дерзкий поступок, а теперь его грызет отчаянье. Теперь слишком поздно. Ею безраздельно владеет самая жестокая в своей неумолимости женщина – Смерть.

Виталию Смерть всегда представлялась строгой и печальной женщиной с тонкими и нежными руками. Она живет в стране грез и незаметно для людей наблюдает за ними. Она не ищет жертвы. Она – не хищница. Это прекрасная женщина с бездонными глазами и печальной судьбой. Она – вечная невеста ночи. Она не знает любви, в той полноте, какой знают ее люди, лишь трагическую ее сторону. Лишь только Смерть найдет свою любовь, как только обовьет любимый стан своими мягкими руками, заглянет с надеждой в глаза, и в глазах красавицы отразится пустота – ее любовь ускользает от нее, растворяется в ночи, тонет в реке забвения.

У Виталия появилась соперница. Она крепко держит его любимую в своих объятьях. Она будет властвовать ею безраздельно. Пусть мгновение, но за это мгновение сейчас он отдал бы все. За мгновение, которого у него самого уже никогда не будет. Он яростно смахнул слезу, предательски катившуюся по щеке. Как счастливо она улыбается. Ему она никогда так не улыбалась. Даже когда он приносил ей белые розы. Ее любимые.

Виталий скользнул взглядом по большому букету. Его не хотели пускать в палату. Он пробрался все равно. Утащил белый плащ из ординаторской и прошел с букетом в палату. На врача он похож не был, но его это не смущало. Медсестра на вахте улыбнулась упрямому юноше, до того полчаса скандалившего с ней у входа.

Он любил всей душой всем сердцем, готов был… А на что он был готов? Так и не признался ей в своих чувствах, хотя это было и так очевидно. Но она всегда относилась к нему как к младшему братишке, хотя на самом деле он был старше по возрасту. Виталий всегда сносил это молча, никогда не пытался спорить. Боялся оттолкнуть ее еще больше. Боялся быть смешным, претендуя на ее любовь. Ему так хотелось быть хоть кем-то в ее жизни, пусть даже если это будет роль младшего братишки, преданного друга, всегда готового помочь, следующего куда угодно, лишь бы быть рядом, соглашающегося с чем угодно, лишь бы не быть или быть… быть тенью, быть эхом, быть кем угодно, лишь быть рядом. А теперь вдруг он подумал: может, стоило проявить характер? Может, стоило быть увереннее и настойчивее?

Врачи не могут понять, что с ней происходит. Она будто впала в летаргический сон или в кому, но исходя из строгого определения к ее случаю не подходило ни то ни другое. Ее родители еще надеются. А у него уже нет надежды. Это Смерть.

***

Он смотрел на ее алые губы. Второй день она не приходит в сознание. Сегодня случилась странная вещь. Когда Виталий зашел в палату, больная была в крови. Это не то, что порез на руке или еще что-то в том же духе. Она ВСЯ была в крови. Все простыни пропитались кровью, потому что все тело представляло собой одну неразрывную рану. Он испугался. Он вызвал врача. Но когда тот пришел, ничего уже не было. Ни крови, ни грязной простыни, ничего. Врач смотрел на Виталия как на помешанного. Но ведь он видел это.

«Теперь меня будут считать сумасшедшим. Ну и пусть, – думал Виталий. – Ведь я знаю, что я это видел. Значит, это было. Одного не могу понять: откуда кровь, если теперь на теле не видно ни одной царапины? И куда это все делось, когда я вышел из палаты?» Виталий твердо решил, что теперь никуда не уйдет. Он будет сидеть здесь столько, сколько потребуется.

– С-ума-сшедшим, – произнес он так, как будто впервые слышал это слово, и оно вязким сиропом осело у него на зубах, – интересно, что значит быть сумасшедшим? Является ли это тем, что происходит со мной сейчас?

Ее губы пылали, как июльский закат. Размеренно гудели приборы. Этот случай с кровью все никак не мог оставить Виталия в покое. Здесь было что-то непонятное, сверхъестественное. Хотя Виталий не хотел признавать это. Разум всегда противится необъяснимому. Но, как бы то ни было, его любимая выглядела так, будто у нее не осталось ни капли живительного сока в организме. Щеки опали и втянулись, как у мумии. Под глазами залегли тени. Кожа светилась синевой. И лишь губы горели, как пламя в печи.

Виталий оглянулся. На подоконнике перед раскрытым окном стояла ваза с розами. Белыми. Что-то привлекло его внимание, какое-то едва уловимое движение, но он не мог понять сначала, что это за движение и вообще было ли оно. А потом не поверил собственным глазам. Вода в вазе была уже не водой, а багровой вязкой жидкостью, он боялся дать ей то название, которое так и напрашивалось. Эта безымянная жидкость поднималась по капиллярам цветов, и теперь белые лепестки были испещрены красными прожилками. Их сетка становилась все гуще и гуще, центральные артерии вздувались и норовили лопнуть, не выдержав напора. Виталию стало казаться, что они пульсируют. Он моргнул, но впечатление никуда не делось. Это действительно было. В момент, когда он зачарованно застыл, бездумно уставившись на подоконник (на цветы поднять глаза он уже не решался), налетевший внезапно порыв