На небе сияло безжалостное, зловещее солнце, словно лежавшее на чернильном мраке моря. Громадная чайка долго кружила на красном фоне неба, кричали выпи… а я, честное слово, не знаю почему ощутил вокруг какой-то непорядок… И снова выпил.

А потом, не буду от вас скрывать!.. Сходите на болото вечером, когда вонючие пузыри размером со стол лопаются на поверхности воды, когда длинные вереницы птиц, летящие с моря, проносятся в потемневшем небе, издавая короткие вопли, словно приказы капитана шхуны, когда невидимая живность грязи и недвижной воды издевается над вами.

Кулики, чей свист похож на вой ветра в замочной скважине, коростели и водные петушки скрипят, как железо, лысухи, которые словно барабанят. Сходите и…

И вы допиваете фляжку до конца, потому что вам страшно.

Да, я испугался и потому осушил фляжку. Поэтому мои первые слова могли показаться странными и несвязными.

Я не могу особо много рассказать о Стамбле, но, может, вы лучше поймете, если я вам расскажу историю моего пса Циклона?

Охотник никогда не рискнет идти по берегу болота Фенн. Почему?.. Там творятся дурные дела… А если господин коронер возьмет на себя труд провести расследование, он увидит, что в окрестностях уже случались исчезновения.

Я в тот день рискнул зайти дальше, чем обычно. Было так красиво, так тихо, а вода болота сверкала, как озеро ртути. Меня заворожил полет уток-мандаринок… Мой пес Циклон опережал меня шагов на тридцать. Отличный пойнтер, известный в округе своим чутьем, но, к разочарованию знатоков, обладавший неукротимой яростью, не свойственной этой породе.

Вдруг он застыл на месте.

Нет, это не была стойка — все его ловкое тело сотрясалось одновременно от ярости и ужаса.

Я хотел подойти к нему, но он бросился передо мной, словно хотел предохранить от близкой опасности.

Однако, господин коронер, впереди виднелась лишь жалкая болотная растительность и чудесное зеркальце спокойной воды, а на берегу росло нечто вроде высокого кустарника, чьи ветки были похожи на вываренную кожу. Именно на этот кустарник рычал Циклон.

Я машинально бросил горсть глинистой земли в переплетение веток, думая, что оттуда вылетит какая-то спрятавшаяся птица.

Ничто не шелохнулось. Я бросил еще несколько комков, с каждым разом поднимая все более крупный комок. Я хотел уже бросить это занятие, когда вдруг заметил среди переплетенных веток что-то блестящее… Это, господин коронер, был чудовищный глаз, как зеленый огонь маяка, который уставился на меня с невероятной яростью.

И вдруг мне нанесли чудовищную оплеуху, как будто это был легион демонов, потом меня с яростью бросили на землю и намертво прижали к ней. К счастью, я не выронил ружье. Я призвал на помощь святое имя Господа и одновременно нажал оба спусковых крючка.

Я освободился, но яростный рев и невероятные богохульства прокатились над болотом и затерялись в фонтанах разъяренной воды. Кажется, я целый час бежал по грязи и лужам, сквозь заросли камышей, а потом оказался лежащим на песке маленького пляжа, вода ласково холодила мне ноги.

Из впадины дюны ко мне прыгнула ловкая тень, и я узнал — Господу ведомо с какой радостью и признательностью! — моего верного, доброго Циклона. Он держал в пасти длинный коричневый лоскут, который положил передо мной и дружески заскулил.

Думаю, господин коронер, я плакал от ужаса и благодарил Бога с каким-то безумным рвением.

На конце лоскута ремня, тонкого, как резиновая трубка, держалось громадное коричневое запястье с ужасающими когтями…

Всё это было желатинообразным, неплотным и растаяло через несколько часов, превратившись в розовую липкую жидкость с отвратительным запахом…

* * *

— А что теперь?

— Когда солнце садилось в море, а громадные тени с востока порхали над болотом, я услышал выстрел на берегу болота, потом ужасный вопль, о котором уже упоминал. Несмотря на страх, я побежал на выстрел… Никаких следов господина Стамбла не было, только еще кипели воды… я опять приложился к фляжке с виски.

Я услышал, как на этаже осторожно приоткрылась дверь. Раздались тревожные голоса… Я достал из кобуры револьвер.

В тот вечер я выпил огромное количество виски, поскольку ужасная влажность отравляла воздух, а меня охватила тоска по солнечным дням и августовским пляжам.

В баре Зачарованного города высилась громадная голландская саламандра со слюдяными глазами, в которых горело адское пламя; на полу из плитки был рассыпан песок, белый, как сахар, и виски, способное совратить святого Антуана, если он вдруг решится зайти на островок из грязи, который окружал кабаре.

Снаружи хулиганистый ветер играл с дождевыми зарядами и гнилыми листьями. Поэтому понятно, что я сидел и пил, пока Кавендиш, хозяин, не выставил меня вон с положенной вежливостью и твердостью. Пришлось выйти за дверь земного рая, пропитанного самыми чудесными запахами Англии и Шотландии.

Мой крохотный домик в Камбервелле полон холода и влажности. Я живу в нем один. В углах прорастают грибки, похожие на фантастические бледные опухоли; еженощные походы слизняков оставляют серебристые следы на стенах; Но у себя дома я всё же властитель и вовсе не собираюсь пасовать перед грабителями, покушающимися на мое почерневшее серебро и три или четыре ценных картины.

Вернулась тишина. Ее даже не нарушал дружеский тик-так фламандских ходиков в прихожей. Следуя логике, я заключил, что их только что украли, и меня тут же охватил гнев.

Поймите, когда я возвращаюсь домой, в нем нет ни женщины, которая недовольно ворчит, но через минуту уже целует, ни шумного приветствия пса, ни двойного зеленого ночника кошачьих глаз. В этот жуткий час одиночества, удивительные мечты, навеянные виски, покидают меня в конце улицы, как неверные сотоварищи, и я радуюсь обретению своего друга — часов-ходиков, — который в одиночестве болтает в плотном мраке коридора.

— Ты здесь! Я-весь-ма-до-во-лен.

— Ты здесь! Я-весь-ма-до-во-лен.

Я пытался сказать ходикам еще что-то, но не смог. Мой мозг и слабое воображение в холодные ночные часы отказались подобрать иные слова к их ритму.

И вот мой друг был украден…

Первая ступенька скрипнула под моей осторожной ногой; тут же снова зашептал какой-то голос, потом опрокинутый предмет, упав, звякнул и со звоном разбился.

У меня в комнате стоят богемские и венецианские бокалы. Я обожаю их неслышное пламя.

Бесславный конец одного из моих хрустальных бокалов опечалил мое сердце, но у меня не осталось времени на размышление, поскольку на втором этаже сухо щелкнул пистолет.

Я тщетно вглядывался в темноту, удивленный, что ни лучика света не просачивалось в круглое окошко, которое обычно бросает на лестничную площадку отсвет цепочки далеких фонарей.