Улицы были загромождены гружеными фургонами, а на тротуарах кишели, поминутно сталкиваясь друг с другом, мелкие торговцы и разносчики, спешившие доставить свои товары в тесно сгрудившиеся дома. Меня или не замечали, или провожали недовольными взглядами: мой облик не соответствовал этому району, населенному богатыми. Внезапно меня пронзило опасение, что я могу попасться на глаза своей невесте в таком неприглядном виде. Я не смог бы объяснить ей, что этот маскарад – важная часть той работы, которую я делаю для Майкрофта Холмса. Она придавала большое значение строгому соблюдению приличий, и ее очень волновало любое отклонение от них. Я решил, что когда мне придется рассказывать ей об этом приключении, то нужно будет умолчать о некоторых наиболее отталкивающих моментах. Занятый этими мыслями, я, не возбуждая неуместного внимания, дошел до Хай Холборна, где суматоха была еще больше, а люди в одеяниях, подобных моему, не бросались никому в глаза.

В «Бильбоке» я попал вовремя. Оказалось, что это древний приземистый паб, лишь немногим отличавшийся от руин зданий-ровесников. Половицы под ногами прогибались и скрипели, низкие потолочные балки были перекошены. Я обратился к хозяину, который явно не обрадовался при виде такого посетителя. Оглядев мой скудный багаж, он потребовал с меня пять шиллингов за комнату и еще десять пенсов в случае, если бы я захотел получить утром завтрак.

– Мне вовсе не улыбается поднимать шум и ловить тебя, если ты сбежишь, не оставив ни фартинга за мои хлопоты.

Глядя на проницательное лицо хозяина, я подумал, что вряд ли кому удавалось его обмануть. Когда я с видимым нежеланием вручил ему монеты, он, хихикнув, заметил:

– Вижу, ты обидчивый парень. Но с таким стреляным воробьем, как я, эти штучки не пройдут.

– Да уж конечно, – ответил я, стараясь показать, насколько он задел мое достоинство своим недоверием. – Так о какой комнате вы говорили?

– Поднимись по лестнице; последняя дверь слева, в самом конце зала. – Он обтер руки отвратительным, засаленным до черноты передником. – Если у тебя найдется еще десять пенсов, можешь получить к чаю тосты с сыром и ножку цыпленка.

Он заломил очень высокую цену, и мы оба об этом знали.

– Спасибо, лучше я попозже выпью в пивной стаканчик вина, – ответил я.

– Устроишься сам, – сказал хозяин, кивнув.

Комната, отведенная мне, оказалась крохотной и очень сырой. Я даже подумал, что под расхлябанной кроватью вполне могут расти грибы. Единственное высокое, мутное от грязи окно выходило в узкий двор гостиницы. Несколько зданий тесно сплотились вокруг, отчего вид из окна больше напоминал тюремный дворик, чем место, где разгружаются повозки с припасами. Во двор вел узкий проулок.

До чего неприятное место, подумал я, оглядев двор.

Выложив свое скудное имущество из саквояжа, его было как раз столько, чтобы с первого взгляда стало ясно, что я отношусь к числу обитателей низшего слоя общества, я поспешно вышел на улицу и направился к гостиницам, окружавшим Высокий суд Великобритании. Именно так мне следовало поступать, чтобы соответствовать образу человека, который разыскивает юриста, не слишком ограниченного рамками морали. Тяжесть пистолета, лежавшего в заднем кармане, непрерывно напоминала о моей цели. Прошатавшись больше часа в местах, где мне надлежало проводить свои поиски, я с унылым видом вернулся в «Бильбоке».

При гостинице был небольшой обеденный зал, который правильнее было бы назвать пивной. Я вошел туда и огляделся в поисках умеренно темного угла, откуда я мог бы наблюдать за окружающими и одновременно демонстрировать, насколько велико охватившее меня отчаяние.

За пенс хозяин налил мне стакан отвратительного джина. Я уселся подле камина и ссутулился, задумавшись о том, что трудно найти напиток, который вызывал бы у меня большее отвращение, чем тот, что плескался в моем стакане. По крайней мере, если я не поспешу выпить его, хуже не будет.

День клонился к вечеру, и в пивной стал собираться народ. Самый зловещий вид был у долговязого старьевщика. Он обвел зал взглядом, сразу исключив меня из числа возможных клиентов, заказал кружку пунша и, перекинувшись несколькими словами с хозяином, принялся потягивать спиртное.

Тем временем стемнело и зажгли лампы. Пивная была полна, и хозяин выкатил новую бочку эля. Судя по запаху, он не превосходил качеством мой джин. Следующие два часа я наблюдал за тем, как окружающие становятся все веселее и веселее; никто не был похож на злодея, готовившегося свергать правительства европейских государств.

И вдруг порог переступил еще один человек. Я не мог бы уверенно сказать, чем он привлек внимание, что указало мне на его злобную сущность, но мне почудилось, что он вышел из своей собственной тени, окружавшей его плотной и зловещей завесой. Выбрав столик неподалеку от камина, он поднял руку и позвал:

– Хозяин! Мой портвейн.

Хозяин ответил кислой улыбкой, но поспешил выполнить заказ. Сняв с полки бутылку, он до краев налил вино в большой чистый стакан и сам отнес его посетителю – любезность, явно необычная для этого заведения. Я заметил, что, когда он ставил стакан на стол, его рука дрожала.

– Хорошо, Холт, – сказал зловещий посетитель, вручая хозяину крону. – И не тревожьте меня, пока я вас не позову.

– Очень признателен вам, мистер Викерс, – с поклоном ответил Холт и сразу отошел.

Я успел заметить, что хозяин прятал полученные деньги с необыкновенным проворством, но на сей раз он взял монету с таким видом, будто боялся обжечь пальцы. Он поспешно укрылся за стойкой, а хриплые голоса, непрерывно звучавшие в пивной, постепенно стихли.

Викерс не показывал виду, что замечает реакцию, вызванную его появлением. Он спокойно сидел и неторопливо потягивал свой портвейн, устремив взгляд в пространство. Я видел, что он незаметно поглядывает на дверь, словно ожидает кого-то. Я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил мой интерес к нему, и поэтому прикинулся пьяным, бросая бессмысленные взоры единственным глазом во все стороны.

Вскоре пивная опустела; лишь двое пьяных извозчиков спорили из-за заказов; склонившись над стойкой, за лучшим столом перед камином сидел Викерс, да я дремал у огня, скорчившись над стаканом омерзительного джина. Ждать мне было трудно из-за ощущения ужаса, порожденного этой фигурой, и ясного понимания того, что он наблюдает за мной. Я чувствовал, что униженность – качество человека, которого я изображал, окутывает меня, как тонкая липкая вуаль.

В конце концов хозяин не выдержал и, подойдя к страшному гостю, подобострастно сказал:

– У меня сегодня прекрасные свиные шкварки с тушеным луком. И ножки. Не хотите ли чего-нибудь?

В ответ последовал такой взгляд, что Холт отшатнулся.

– Пожалуй, нет, – сказал Викерс. Его тон, вероятно, следовало считать доброжелательным. – Возможно, позже, когда подойдут мои друзья. Но только не ножки.

От этого добавления хозяин почему-то содрогнулся, старательно закивал и, вновь удалившись под прикрытие стойки, принялся протирать ее влажной тряпкой, стараясь не глядеть в сторону Викерса.