* * *

На улице зарядил мелкий нудный дождь, с севера подул неприятный холодный ветер. Погода была подстать обычному ноябрю на Кавказе, где даже посреди жаркого лета можно было с легкостью отыскать сотни горных вершин с лежащими на заоблачных вершинах снежными шапками.

— Не в машине. И Харона не трогать, — шепнул своим головорезам начальник разведки, покинув дом и направляясь к «уазику».

Помощники Ибрахима уже дожидались дальнейшей отправки в полутемном салоне под непромокаемым брезентом. Телохранители молча уселись позади них; водила завел мотор, а когда захлопнулась передняя правая дверца, лихо тронул вездеход в неблизкий путь.

За полчаса тряской езды на юго-восток никто из семерых не проронил ни слова. И только средних лет чеченец, сидевший за рулем, завидев впереди неглубокую быструю реку, обмолвился:

— Воды надо бы подлить — температура растет.

Ходжаев хмуро кивнул и полез в карман за сигаретами. Машина выкатила на берег и, шурша несоразмерно широкими покрышками по мелким камням, остановилась метрах в восьми от бурлящего потока; пассажиры один за другим покинули тесный салон, дабы размяться, покурить, проветриться. Дождь по-прежнему накрапывал, но ветер как будто стих или же спокойное живописное местечко защищала от холодных порывов высокая круча, нависшая с севера над рекой.

Охранники Хункар-Паши не расставались с оружием даже во время короткого отдыха. Вот и сейчас один из них — высокий и плечистый, прикурив сигарету, держал правой рукой стволом вниз новенький «калаш». Другой — некурящий и приземистый, с лысой выбритой до блеска головой, неспешно прохаживался с висевшим на плече пулеметом РПКСН. Лишь шофер, крутившийся возле открытого капота, привычно оставил автомат в салоне.

Плечистый в последний раз глубоко затянулся дымом, пульнул окурок в кусты и сверкнул черными глазами в сторону невысокого напарника. Тот словно по команде незаметным движением снял пулемет с предохранителя, однако, повернув длинный ствол к троице безоружных помощников Ибрахима, негромко беседовавших на берегу, отчего-то медлил. Харон стоял слишком близко к своим товарищам, и даже короткая очередь, выпущенная прицельно из мощного пулемета, наверняка зацепит и его. Лысый сделал шаг влево, потом два шага вправо, но маневры не улучшили позицию и не увеличили шансов того, которому надлежало остаться в живых. Тогда плечистый, смекнув о причине заминки, решительно направился к соратникам высокопоставленного аджарца, оставшегося в заброшенном селе.

Он ухватил щуплого Харона за плечо огромной ручищей и, не раздумывая, увлек за собой. Харон не успел ничего понять, приятели его раскрыли рты от удивления, а через секунду заповедную тишину над извилистой рекой нарушила прогрохотавшая серия выстрелов. Двух кавказцев буквально смело веером пуль — они отлетели к самой воде и рухнули на мокрые округлые камни. Лысый направился к дергавшимся в агонии собратьям, на ходу закидывая РПКСН за спину и выуживая из-за пояса пистолет. С удивительным равнодушием он передернул затвор и добил каждого выстрелом в голову.

С обезумевшими от страха глазами Харон вырвался из цепких объятий плечистого и, спотыкаясь, побежал по каменистой отмели. Оба телохранителя бригадного генерала пустились за ним, но смогли настичь лишь упавшего на неровном речном перекате чеченца. Подняв и ведя под руки бившегося в истерике парня, они вернулись к автомобилю.

— Можешь не опасаться за свою жизнь, — усмехнулся Ходжаев, глядя на текущие слезы по разбитой о камни щеке. — Ты будешь и дальше помогать Ибрахиму. Но помни: одно лишнее слово об операции и тебя постигнет та же участь.

И он кивнул на два трупа, лежащих у самой воды.

Пока остальные усаживались в «уазик», оцепеневший от непонимания и ужаса Харон смотрел на тела товарищей и коллег, еще минуту назад с живостью и весельем обсуждавших вместе с ним планы на ближайший месяц. Спокойное мелководье окрасилось их кровью, а чуть ближе к стремнине равномерный поток подхватывал розоватую воду и уносил за плавный речной изгиб…

— Садись, ты задерживаешь нас, — окликнул его начальник разведки. — Через час мы должны быть у Абдул-Малика. А о них не беспокойся — я пришлю сюда четырех муджахедов. Их похоронят достойно — в соответствие с нашими законами…

/Санкт-Петербург/

— Вот уж и декабрь перевалил свой экватор. Не заметим, как и он склонится к закату, попрощается… — на распев проговорил пожилой сосед по палате, глядя на унылый пейзаж за окном.

Сосед был гораздо старше Ярового не только по возрасту, но и по званию. На одной из скоростных загородных автомагистралей генерал-лейтенанта ФСБ угораздило попасть на служебном автомобиле в аварию. Машину закрутило на обледеневшей трассе и, перевернув, выбросило на обочину. Молодой водитель почти не пострадал, а высокопоставленный пассажир помимо перелома левой ключицы, заполучил и сильнейшее сотрясение мозга.

Лысеющий, пятидесятилетний генерал оставлял весьма приятное впечатление

— наотрез отказывался селиться в одноместных лоюксовых апартаментах, уповая на тамошнюю скуку; в общении был предельно прост; моралями не докучал, лишь однажды с укоризненной иронией поддев молодого майора по поводу многодневной щетины на лице. Человеком Сергей Николаевич Серебряков слыл довольно мягким, предпочитавшим в руководстве одной из ответственных структур ФСБ строить отношения с подчиненными на основе доверия и уважения личности. Потому, видать и к Константину — кавалеру многих боевых орденов, относился с доброй обходительностью. Когда к нему заглядывала здешняя всеобщая любимица — красавица и умница Эвелина, генерал понимающе улыбался, сгребал с прикроватной тумбочки три сотовых телефона и куда-то удалялся, шутливо объясняя, что пора, дескать, заняться делом — провести «селекторное совещание».

Девушка присаживалась на краешек Костиной кровати, тот брал ее руку, и они забывали обо всем на свете. С любовью глядя друг на друга, о чем-то тихо разговаривали или, опасливо озираясь на дверь, украдкой целовались… Отношения меж ними, с момента переезда майора из госпиталя в клинику НИИ, развивались стремительно — скоро оба уж не сомневались в символичности той встречи под пулями на высоком склоне; в глубине пришедших неистовых, искренних чувств. Да и не мыслил каждый из двоих рядом с собою никого другого…

Константин неоднократно порывался покинуть клинику — к сему дню наловчился перемещаться с палочкой и совершенно не чувствовал себя больным. Искалеченную осколком голень профессор с ассистировавшей и помогавшей ему Эвелиной заново и скрупулезно собрали по кусочкам. Косточки надежно срослись; от опухоли не осталось и следа; изнурительные боли позабылись. Пожилой с колоритной внешностью профессор, частенько отпускал его на денёк развеяться, отдохнуть от больничного однообразия, а Петровская при этом всякий раз упрашивала ученого мужа продлить короткие каникулы до следующего утра… Пряча в обвислые пшеничные усы добрую улыбку и искренне радуясь выбору своей любимой ученицы, тот соглашался, однако все чаще настойчиво намекал на необходимость последнего хирургического вмешательства для «окончательного — пластического исправления травмы» майора спецназа. Майор же к его словам поначалу всерьез не относился, и без того радуясь почти полному выздоровлению. Он намеревался взять отпуск; в канун встречи Нового Года предложить ненаглядной Эвелине руку и сердце, а коли не откажет — отправиться с ней в свадебное путешествие на какой-нибудь черноморский курорт. «А уж там и о палочке позабуду», — наивно полагал Константин. Но мудрый светила от хирургии как-то в разговоре вскользь посоветовал попытать счастья и попробовать вместе с остальными спецназовцами пройти ту комиссию, что раз в год досконально проверяла состояние здоровье всех сотрудников «Шторма». Яровой рискнул и… заполучил весьма неутешительный вердикт: «Ограниченно годен к нестроевой службе». Подобное заключение, сулившее перспективу штатного преподавателя одной из заурядных спецназовских дисциплин, его абсолютно не устраивало. Потому-то и пришлось задержаться до конца года в палате хирургического отделения и безропотно путешествовать по его коридорам для очередного снимка, да детальных осмотров правой ноги перед решающей операцией…