Можно сказать, что дать такое почетное имя, как Сократ, такому бедному старому негодяю, как этот старик, который попал в лапы старой ведьмы-нимфоманки, просто шутка. Однако, если мы не удовлетворены этим объяснением и спросим: «Почему Сократ?», то мы сразу же попадаем в глубокие воды. Как известно, стремлением знаменитого Сократа (по крайней мере, как он появляется в платоновских диалогах), было быть apathes, что значит не иметь и не проявлять сильных эмоций. Обладание абсолютной эмоциональной отстраненностью было одной из главных целей Сократа в поисках им мудрости. Он показал эту apatheia в полном виде в конце своей жизни, когда в тюрьме он выпил цикуту при своем приговоре. К этому времени все, что случилось с ним, происходит, что достаточно интересно, с каждым, кто подавляет свои эмоции и вместе с ними свою аниму, свою женскую составляющую[31]. У него была жена, Ксантиппа, самая эмоциональная дама, которую можно себе представить, потому что если у мужа нет эмоций, их должна иметь, как правило, жена, или же дети. В данном случае это была жена. В Ксантиппе мы видим архетипическую фигуру-образец сверхэмоциональной женщины, переходящей от одной шумной сцены к другой. Поскольку, как женщина, я идентифицирую себя с женщиной в этой истории, я должна честно признать, что я бы устраивала еще худшие сцены с Сократом.

Мы знаем, что Ксантиппа пришла в тюрьму, чтобы проститься с ним и, несмотря на то, что он был таким проклятым вшивым мужем, она выразила какие-то чувства и, в соответствии с записанным, сказала: «Ах, Сократ, мы видим друг друга в последний раз!» Он даже не ответил ей, но сказал рабу: «Отведи её домой». Можно простить все это и сказать, что это тенденция того времени, что для человека отделить себя от своей примитивной эмоциональности и создать ментальное отношение apatheia, философской отрешенности от жизни, в то время было большим культурным достижением. Мы знаем, что это развитие в направлении создания высшего сознания, отделения от примитивной животной вовлеченности и эмоциональности, и постоянное abaissement du niveau mental и его смещенной ментальности, было культурной необходимостью. Но мы должны также добавить, что здесь мы имеем дело с отказом от анимы мужчины, что среди прочего привело к гомосексуальному развитию платоновско-сократовского круга. В то время существовал как отказ от анимы, так и положительная ценность эмоций и женской чувствительности.

Народные традиции подметили это и вылепили фигуру Ксантиппы, которая непрерывно устраивала сцены в своих отчаянных усилиях по защите прав эмоций, примитивных теплых чувств и участия. Женское начало, за исключением его возвышенного вида в Диотиме, не признавалось школой греческой философии. Женщина, как она есть на самом деле, а не только в её возвышенном аспекте анимы, не замечалась, но отметалась как низшее. Знаменитые дискуссии Алкивиада с Сократом являются иллюстрацией этого: «Как ты можешь выносить те сцены, что устраивает Ксантиппа?» На что Сократ ответил: «О, они беспокоят меня не больше, чем кудахтанье уток и гусей на ферме». Алкивиад ответил: «Ладно, но утки и гуси на моей ферме откладывают яйца, они по крайней мере полезны». Сократ отвечает: «Ну, а Ксантиппа дала мне сыновей». С таким отношением можно ожидать, что женский принцип станет отрицательным и разрушительным. Это проявляется в нашей теперешней истории в Пантии, «всебогине», и Мероэ, «богине вина», которые воплощают негативные чувства и сексуальное обладание и которыми полностью захвачен Сократ. Выбор имен указывает на плачевную проблему того времени, проблему, которая лишь столетия спустя переместилась в сознание и которая в определенной степени сегодня до сих пор не решена.

Как известно, в греческой философии основное общество полиса состояло из мужских групп, таких, как платоновская, неоплатоновская, и стоическая философские школы. Они были патриархальны, не признавали ни женского начала, ни женского аспекта Эроса, ни, следовательно, анимы. В более поздней античности, однако, началось восстановление женского архетипа. В качестве следующего шага можно было бы ожидать либо регрессию в матриархат, либо попытку разработать женский аспект, но вместо этого вся эта цивилизация не выдержала и была вновь завоевана патриархальным движением, иудео-христианской религией, которая вновь усилила патриархальные тенденции. Ранняя христианская теология приняла многое из греческой философии и образа мышления, в своем неприятии женского они были подобны.

Вся сексуальная мораль католической церкви, например, не основана на Евангелии. Просмотрите Евангелия столько раз, сколько хотите, но вы не увидите правил секса, созданных католической церковью. Греческие традиции, а также богословские гностические и другие традиции того времени оказали основное влияние. Способ, которым церковь справлялась с женским, с сексом и так далее — rossomondo — был отчасти связан с еврейской патриархальностью, которая продолжилась в христианство, а также частично с влиянием этих греческих тенденций. Это черно-белый набросок, но здесь, конечно, есть множество оттенков. Возвращение женского, однако, реинтеграция женского, которая началась так многообещающе — это квинтэссенция книги Апулея, но её бутон был прищиплен и репрессирован новым патриархальным развитием, представленным христианством. Было так, как если бы время еще не пришло, как будто еще более патриархальные условия, большее развитие принципа Логоса и уменьшение иррационального должны были быть достигнуты до того, как стала бы возможной интеграция женского начала и женской богини.

Средиземноморская цивилизация, в которую иммигрировали греки, была, не социологически, но в основном религиозно, матриархальной цивилизацией. Греки ворвались в эту старую цивилизацию с сильными патриархальными традициями. Классическая греческая цивилизация характеризуется антагонизмом этих двух традиций и усилиями объединить то, что (в соответствии с прекрасной формулировкой филолога Чарльз Селтманна)[32] выражается символически через несчастливый брак между Зевсом и Герой. Не случайно то, что высший бог греческой религии состоял в браке, наполненном ссорами! Зевс и Гера всегда были вместе, но они ссорились с утра до ночи, и, как большинство пар делают в таких случаях, втянули в конфликт своих детей. В некотором смысле, это отражает один из самых глубоких конфликтов греческой души. Этот основной конфликт, вероятно, придал динамику греческой цивилизации и частично ответственен за рождение научного ума и умственного развития, которого мы все еще придерживаемся в настоящее время. Но, с другой стороны, это также заложило основу для конфликта, от которого мы все еще страдаем.

Во времена Апулея появились импульсы, которые стремились выявить женственное. Мы найдем их позже в судьбе Психеи, с посвящением Исиды, и в ряде других вставных эпизодов. Они появляются не только в этом романе, но и, например, в красивой истории Дидоны и Энея у Вергилия: в ней Венера, помогая Дидоне, пытается усилить женский принцип. Но для того, чтобы осуществить политический заговор, Венера разрывает отношения любви, что затем приводит к самоубийству Дидоны. Поскольку боги решили, что Рим должен быть основан, Эней не может остаться навсегда на счастливой земле Карфагена: любовь, которую устроили сами боги, продолжаться не может. Уничтоженное женское бродит, как призрак неискупленного самоубийства, как в красивой сцене, где Эней идет в подземный мир и видит там издалека Дидону. Она отворачивается, по-прежнему глубоко обиженная. Таким образом, проблема появляется не только в нашем романе, но и во многих документах, и она всегда заканчивается трагически.