Раз за разом он замораживал ее пламя своей холодной невозмутимостью. Ей хотелось кричать от ярости, но она не могла. Вопль точно застревал у нее в груди. Она могла бы противостоять толпе линчевателей, но не своему мужу.

Орать на Амори значило не просто «ворчать, приставать и жаловаться», чего добрая жена должна избегать. Это означало, что он снова укроется от нее за стенами ледяной крепости. Он не выносил проявления эмоций. И страх, что муж устанет от ее эмоциональных всплесков, преследовал ее постоянно. Но если брак находится под угрозой, нужно пытаться его спасти, а не уходить. Так советуют эксперты.

Она направилась на кухню.

— Кофе будешь? — Купер постаралась задать вопрос тем будничным тоном, на какой была сейчас способна. И увидела, как расслабилось лицо Амори, когда тот понял, что ни устраивать сцену, ни требовать дальнейших объяснений она не станет.

— Буду. Как все прошло у Диора?

— Он придумал и нарисовал мое платье, — ответила она, машинально заливая воду в кофеварку. Голос чуть не срывался от напряжения — притворяться, что все нормально, было трудно. — Я настояла на оплате. Он хочет пять тысяч франков.

— Я дам тебе денег.

Но она не могла позволить ему так легко откупиться.

— Спасибо, не надо. Деньги у меня есть.

— Ну если ты хочешь потратить их именно на это. Мода умерла. Это всем известно.

— А ты-то откуда знаешь?

— Не огрызайся.

— Тогда не мели чепухи.

Он выдал еще одну долгую дробь на пишущей машинке, ловко стуча по ней длинными пальцами, и предложил:

— Давай сегодня сходим куда-нибудь.

— Куда?

— В «Ля ви паризьен»[10]. Говорят, это самый декадентский бар в Париже.

— Декаданса мне сегодня уже хватило.

— Ой, да ладно, малыш! Мы в Париже. Какой смысл сидеть дома и распускать нюни?

Если она не пойдет с ним, то не узнает, как он проведет вечер. В то же время сама мысль о необходимости следить за собственным мужем была ей отвратительна. Выбор небольшой. Однако сидеть дома и гадать, помадой какого оттенка будет испачкан его воротничок на этот раз, еще хуже. Не намного, но хуже.

— Хорошо, — невыразительно проговорила она. — Идем.

* * *

«Ля ви паризьен» оказался одним из тех местечек, которые так любил Амори. В каждом городе, где они бывали вместе, он находил подобные заведения: в них он мог расслабиться и наслаждаться обстановкой — наблюдая, делая заметки и постепенно напиваясь.

Бар был расположен на узкой улочке недалеко от дома, где они снимали квартиру. У входа, напоминавшего грот, ругались — очевидно, из-за денег — несколько женщин в кричащей одежде и с хриплыми голосами. Пока Амори пробирался между ними, они бесстыдно «раздевали» его глазами.

Интерьером бар еще больше напоминал пещеру: темные и задымленные помещения битком набиты посетителями; стены увешаны сотнями картин. В дальнем конце зала толстая женщина в мужском костюме и шляпе-котелке наигрывала на пианино джазовую мелодию. Несколько пар танцевали. Свободных столиков, кажется, не было совсем. У Купер сама атмосфера этого места мгновенно вызвала отторжение, зато Амори заметно приободрился:

— Вот! Это уже на что-то похоже. Давай возьмем напитки.

Люди, толпившиеся у барной стойки, смотрели на них с явным недружелюбием. Внезапно из клубов дыма к ним выплыла холеная фигура. Это был Кристиан Диор при полном параде, его гладко выбритые щеки сияли румянцем.

— Какой сюрприз встретить вас здесь!

Купер была счастлива видеть знакомое и приветливое лицо.

— Месье Диор!

Он взял их под руки:

Пройдемте к нашему столику. Он в самом углу, и оттуда можно за всеми наблюдать. Это наше излюбленное занятие.

Пробираясь в дальний угол бара, они прошли мимо стола, за которым мужчина с худым лицом и торчащими дыбом волосами собрал кружок преданных слушателей.

— Кокто, — обронил на ходу Диор. — Он никогда не перестает вещать. Я хочу познакомить вас со своим дорогим другом, композитором Франсисом Пуленком. Франсис, это американская красавица, о которой я тебе рассказывал, и ее муж.

Пуленк оказался приятным, хоть и некрасивым мужчиной со стриженными ежиком волосами. Он вежливо поприветствовал их, пока они втискивались за переполненный столик. Купер, не интересовавшаяся музыкой, никогда о нем не слышала, а вот Амори, похоже, наоборот.

— Месье Пуленк, — обратился он к композитору, — я был бы рад воспользоваться случаем и взять у вас интервью. Я — военный корреспондент.

— Что ж, я, конечно, не генерал де Голль, всего лишь скромный пехотинец.

— Вы служили в армии?

— Нас с Пуленком призвали вместе. Мы сыграли единственную славную роль в той бесславной кампании, — сказал Диор. — Мы выкапывали лук. В чудовищных деревянных сабо. На ногах они весили килограмма по два, уверяю вас.

— По три, учитывая налипшую землю, — уточнил Пуленк. — Если вы хотите полностью постигнуть значение слова «саботажник», вам следует только представить французские сабо во всем их грубом неразрушимом великолепии — таким башмаком можно пустить под откос поезд и даже проломить крепкий германский череп.

— Душа Франции! — подтвердил Диор. — Непреклонная до самого конца. Что будете пить?

— Что-нибудь французское, — откликнулась Купер. Настроение у нее заметно улучшилось — впервые с сегодняшнего утра. — Нет! Что-нибудь парижское.

— Предоставьте это мне, — улыбнулся Диор и опять растворился в толпе.

— Он мне вас описывал, — обратился Пуленк к Купер.

— Правда?

— Вы произвели на него впечатление. Он говорит, вы представляете новую породу женщин, которая потрясет мир.

— Сомневаюсь, что это так уж хорошо.

— Он редко заводит новых друзей. Слишком застенчив.

— Но всегда добивается своего.

— А, я смотрю, вы это уже заметили, — серьезно произнес Пуленк. — Должен сказать, вы поступили правильно, подарив ему целое фуа-гра. Это положило неплохое начало дружбе.

— Я подарила его просто потому, что не знала, что еще подарить.

— Вы не смогли бы выбрать подарка лучше. Он жаден, как дитя. Будьте уверены, он уже съел его целиком.

— Он слишком толстый, — отозвался Амори из-за своей записной книжки.

— Да. Вы не находите, что во фраке он напоминает пингвина? А я — тюленя.

— Он, похоже, неплохо устроился при немцах, — небрежно заметил Амори.

— Его сестру, Катрин, арестовали гестаповцы, — мягко возразил Пуленк. — Всего за несколько недель до вторжения союзников. Она участвовала в Сопротивлении. Ее отправили в Равенсбрюк — концлагерь в Германии.

— Какой ужас! — воскликнула Купер. — Есть ли о ней хоть какие-то известия?

— Только от гадалок, с которыми Диор советуется каждый день. Он очень суеверен, знаете ли. Они уверяют его, что она жива, но… — Пуленк пожал плечами.

Диор вернулся в сопровождении официанта с полным подносом напитков.

— «Кир рояль»! — объявил он. — С шампанским «Дом Периньон», конечно. Я обожаю «Дом Пери-ньон»!

Они подняли бокалы.

— Вам