Уже собираясь отвести взгляд от зеркала, Хюррем вновь услышала прежний голос: «Александра… иди сюда, доченька».

Голос звучал вновь и вновь: «Александра… Александра… Александра…»

Хюррем вздрогнула, будто пробудилась от ночного кошмара. Бросила зеркало на сиденье. «Нет, – сказала она, – я не Александра, меня зовут Хюррем. Я любимая жена султана Сулеймана, перед которым падают на колени ханы и короли, который свергает с тронов и дарует короны. Я мать нескольких шехзаде и одной принцессы».

Пот струился у нее по спине. Лоб горел. Повозка, которую везли шесть сильных лошадей, начала раскачиваться, словно от сильного ветра. Рессоры скрипели на каждой яме.

Вся ее жизнь прошла в том, чтобы удержаться за жизнь. О той Александре в какой-то момент жизни все позабыли. Все забыли ее. Она исчезла. Словно бы никогда не жила. Ей больше не хотелось еще раз быть забытой и исчезнуть. Теперь ей хотелось что-то оставить после себя, оставить какой-то след или имя… Таково было ее желание – не исчезнуть в небытии, когда однажды она уйдет из этого мира! Она не могла произнести слово «бессмертие», но вот не быть забытой… Да, все было в этом. Но возможно ли это? Кто знает, сколько бессонных ночей, сколько мучительных ночей она искала своим детским умом ответа на этот вопрос.

Хюррем, казалось, разгадала тайну. Чтобы не быть забытой, нужно быть сильной.

Вновь подняв зеркало, она посмотрела на отражавшуюся в нем женщину. «Какая разница, кем ты была вчера, сегодня ты императрица. Скоро на трон Османов взойдет твой сын. Свидетелями мне месяц и звезды, земля и небо, пророки Мухаммед и Иса, будет именно так, клянусь». Но все-таки что-то пошло не так. Императрица была безымянной. «У меня нет даже имени, – пробормотала она, яростно ударив кулаком по сиденью. – Хюррем ведь даже и не имя. Низкосортное прозвище. Вот и все. Я просто прозвище».

Хюррем обладала такой же силой и властью, как падишах самой великой империи, которую когда-либо видел мир, но не в государственных документах, ни в вакуфных[18]записях, ни в выполненных для нее на заказ рукописях поэтов не стояло ее имени. «Валиде, матушка шехзаде Баязид Хана», – так писали, когда речь шла о ней. Либо писали: «Мать шехзаде Мехмед Хана…» Вот и все. Императрица, только без короны и даже без имени!

Лицо ее сморщилось от боли. Ее будут знать только как Валиде. Неужели напрасно было столько боли, усилий, страха, слез и встреч со смертью? Неужели память с ней исчезнет? Нет, Хюррем больше никогда не допустит, чтобы о ней забыли. Той страшной ночью, когда ее перекинули через седло и привезли на гору, когда огни деревни исчезли вдали, она попыталась поднять голову и прокричала: «Не забывайте меня! Не забывайте меня!»

Ее крик тогда никто не услышал.

Хюррем сказала зеркалу: «Но вот же тебя забыли и ты уходишь. Еще несколько лет тебя тайком будут обзывать московиткой падишаха. Когда-нибудь, может, напишут “Мать падишаха Валиде Султан”. И на этом все кончится. Никто не вспомнит ни Александру, ни Хюррем».

Взгляд ее затуманился. Откуда сейчас взялись эти слезы? Она ведь так давно не плакала. С тех самых дней, когда сердце ее стало твердым, как скала. Неужели она плакала последний раз тогда, когда получила дурную весть о шехзаде Джихангире? «Ну-ка скажи, – обратилась она к своему отражению, – неужели столько лет, столько боли, столько усилий, страха, столько унижений было для того, чтобы оказаться забытой? Неужели ты страдала ради этого? Для того чтобы уйти как пустое прозвище?»

Она повернулась к окну повозки и смотрела на поля подсолнухов. Подсолнухи, напоминавшие огромные тарелки, повернули свои головы к солнцу.

На самом деле всю жизнь от нее требовали забвения. Первым об этом ей сказал Тачам Нойон в ободранной комнатке постоялого двора неподалеку от Бахчисарая: «Забудь обо всем, что произошло, девочка».

Затем мать Мехмед Гирей Хана в Крымском дворце: «Забудь обо всем, что было, девочка. Все осталось позади. Теперь смотри вперед. Перед тобой будущее».

«Будущее?» – Александра тогда еще не знала значение этого слова. Разве тогда у нее было будущее?

Даже дворцовые девушки требовали от нее забыть все, когда она попала в гарем: «Александра? Ох, какое трудное имя. Забудь ты о нем. Мы будем звать тебя Руслана».

Однажды одна из служанок в гареме спросила у нее: «Слышали ли вы, госпожа, о чем говорят в других странах: “Русская рабыня султана Сулеймана и красивая, и жестокая, ее зовут Роксолана”».

Так появилось еще одно имя.

Александру никто не помнил. Руслану быстро забыли. Потому что султан Сулейман тоже сказал ей однажды: «Забудь». Теперь Александра не была ни Русланой, ни Роксоланой. Теперь она была Хюррем. Единственная жена падишаха Хюррем Султан.

Внутрь повозки проникало солнце. Хюррем на мгновение задержалась в луче танцевавших на свету пылинок. Ее губы прошептали: «Александра умерла. Да здравствует Хюррем!»

Она внезапно вспомнила совет шейх-уль-ислама[19]Зембилли Али Джемали Эфенди: «Ты изменилась, стала другим человеком. Оставь прошлое в прошлом, чтобы оно не омрачало твое будущее. Падишах тобой доволен. Проявляй рвение в вере, в своих молитвах, чтобы Аллах тоже был тобой доволен».

Султанскую повозку еще раз сильно тряхнуло. Если бы Хюррем не держалась, то запросто ударилась обо что-нибудь головой. Несмотря на это, она продолжала бродить в лесу воспоминаний.

Забыть!

«Как легко сказать, как сложно сделать», – подумала она. Невозможно было забыть ни боли, ни страха, ни счастья. Прошлое не отпускает человека. Даже если ты скажешь «забыл», то кровь не забывает. Несмотря на то что Хюррем подарила османскому падишаху четырех сыновей и дочь, ей вслед продолжали шептать: «Московитка».

«Даже этот подлый змей Соколлу, – думала Хюррем, и ненависть читалась на ее лице, – можно подумать, он сам, хорватский интриган, из рода Османов!»

Соколлу Мехмед-паша на собраниях Дивана то и дело, выбрав удобный случай, заводил речь о том, что яблоко от яблони недалеко падает: «Ясно, что яблоко всегда падает на землю, дорогие паши». Все понимали, на кого он намекает. На Хюррем Султан, которая надеется привести к власти после смерти Кануни[20]своего сына Баязида.

«Хорошо, – прошипела Хюррем. – Московитское яблоко падает на землю, а хорватское подпрыгивает, что ли, или катится вперед? Да кто ты такой, оборванец из Хорватии!»