Каталина потянула сильнее. Я сел рядом, но мою руку она не отпустила. Кубиты тактильной информации. На расстоянии пальца начинаешь воспринимать человека органолептически. Её запах играет со мной. Я сижу в филармонии. Ноты листьев фиалки, калабрийского бергамота и розы стремятся к обертонам. Весь классицизм разбивается о лоу-питч итальянского бергамота, сандала и ванили. Теноровый регистр жасмина и абрикоса ослепляет меня. Я не вижу лица Каталины, но понимаю, что мне хочется её поцеловать.

Сорок три, сорок четыре.

Говорю ей, что хочу её поцеловать. Декларация о намерениях.

Она молчит. Наверное, я жду слишком многого от первой встречи. Но по-другому я не могу, спроси у всех этих исповедальных потаскух.

Говорят, что люди с голубыми глазами более чувствительны к боли, чем все остальные.

Я просто сижу рядом.

Тысяча. Две.

Мы просидели три часа, глядя друг на друга. Я не роняю ни слова, а только встаю и включаю музыку, но спешно возвращаюсь обратно. Старик Синатра и его "Незнакомцы в ночи". Каталина провожает меня взглядом, следит за каждым моим действием. Я хочу сказать, что впервые с того момента, как я увидел сестру Дэла во дворе, что-то в её лице говорило о заинтересованности, участии в жизни. Она не просто отрезала по секунде, спокойно умирала, никому не рассказывая о том, что с ней случилось, а расцветала. И если раньше казалось, что она даже не думает, то сейчас её выдавали ладони. Глаза. Брови.

Ты прекрасно понимаешь, что всегда найдётся лихач, который собьёт калеку, не остановившись при этом ни на секунду. Трость упадёт на асфальт. Повязка окропится маджентой.

Всё это время напряженного молчания с Каталиной меня не покидает мысль, что я не хочу говорить. Я ничего не хочу. Мне нравится то, как она смотрит. Как её ладонь мокнет на моей. В этом есть какое-то таинство: проводить время с морально изуродованным человеком. Тебя не отпускает ощущение, что ты сможешь его спасти, сделать то, чего не смогли сделать другие. Профессионалы. Родные. Есть шанс выстрогать из немого полена изящную Мальвину. Вся эта беспомощность играет тебе на руку. Ты никогда не заснёшь спокойно, покуда есть человек, которого ты в силах спасти. А потом уже трахнуть. Но сначала помочь.

Азарт. Восторг. Экзальтация. В такие моменты хочется быть героем, избавлять людей от невзгод, всех людей.

Всех, кому плохо.

Всех, кому хуже, чем тебе.

И вот она, моя любовница, молчаливая заготовка, которую когда-нибудь я познакомлю с миссис Бальмонт. Со своей "матерью". В отношениях с фиктивной гражданской женой – Аннет – появится липовая интрижка. У Мадлен – мачеха. Такая, о которой она мечтала. Красивая и добрая.

В мире искусственных фантазий проблемы – соответствующие.

Надувные матери и бутафорские мужья.

Всё ради одного – памяти.

Когда-то тебя научили сосать грудь, делать единственное глотательное движение, уважать отца, делиться секретами с сестрой. Но этого не стало. И ты – всего лишь ты. Не сын Анджелы или брат Мелиссы.

Яне выдерживаю и спрашиваю Каталину, зачем она сказала Дэлу, что скоро умрёт?

А Фрэнк поёт нам: "Начиная с этой ночи, мы всегда будем вместе".

Я повторяю вопрос.

"Любовь с первого взгляда, любовь на века".

В конечном итоге, разгоряченный желанием спасти Каталину – спасти от самой себя, я перехожу на крик. Почему?

За неё отвечает Синатра: "Незнакомцы в ночи, два одиноких человека".

– Для первого свидания ты чересчур возбуждён, не находишь? – в дверях появился Дэл, в руках он держит пакеты с покупками.

Я говорю, мол, не знаю, что на меня нашло.

– Ладно, ладно. Не извиняйся. И вообще, думаю, тебе пора домой, я позвоню в течение часа, нужно будет поговорить.

Я повернулся лицом к Каталине. Она по-прежнему смотрит на меня. Я сказал, что рад знакомству и что скоро мы увидимся.

– Ну, всё, выметайся, Казанова! – улыбнувшись, предложил Дэл. Вроде как по-братски на этот раз.

Долгая дорога домой. Мимо уставших одноэтажек, вдоль неспящей дороги, по которой шагает создатель. Поправляя свою желтую повязку, постукивая тростью. Ещё секунда – и он лежит, не видя карету скорой помощи, красно-синие вспышки, протоколы и зевак, собравшихся поглазеть на сломленное тело. Видел ли он всё это когда-то? Я не знаю. Но думаю, что создать подобное мог лишь слепой. Слепой, который, должно быть, проделал тот же фокус, что и со своим сыном.

Посыпал дождь.

8

Вернувшись домой к миссис Бальмонт, я сразу же поднялся к себе, закрыл дверь и лёг на просторную двуспальную кровать. Все разговоры – завтра.

Немота заразна.

Даже беседу с Дэлом, о которой он заикнулся, можно отложить до утра. Всё это сейчас не имеет значения. Нужно понять, что делать с Каталиной, что я скажу завтра "маме". Стук капель о подоконник успокаивает. Город гаснет с закатом. Сегодня же он засыпает, завернувшись в тучи. Одежда впитала аромат духов моей любовницы. Роза, фиалка, бергамот. Немота заразна, роза, фиалка…

Я становлюсь тяжелее. Кофта поглощает дождь – тяжёлый, тяжёлый дождь. Он ломает мой череп и заливает краевые извилины. Происходящее не может быть неправдой. Земля-магнит притягивает к себе с невероятной силой. В шаге от дома я замер. Над головой – всё то же свечение, пепел ложится на плечи, попадает мне в рот. Ваниль.

Каждый пятый день – избиение. Каждый десятый – изнасилование.

Так отец боролся с зависимостью мамы. Так отец боролся с дочерью-шлюхой.

Семья – это паутина, которую вьют несколько человек, чтобы когда-нибудь в неё попасться. Ты видел, как капли ложатся на ниточки? Это произведение искусства. Старый слепой самозванец не в силах создать подобное. Это исключение.

Некоторые пауки живут более тридцати лет.

Некоторые отцы – чуть более тридцати.

Он был типичным пауком-птицеедом. Сыграйте перед ним на скрипке, и он обязательно выползет. Просто потому, что паутина колеблется. Что-то не так. Или добыча.

Остаётся сделать шаг, протянуть сухую конечность, повернуть ручку. Вдохнуть поглубже и замереть. Вопли сестры всплывают, будто я слышал их вчера.

– Папа, мне очень больно!

– Заткнись, сука. В следующий раз ты подумаешь о том, как папа отреагирует. Еще один уёбок между твоих ног, и клянусь богом, ты, мразь, будешь визжать ещё громче.

Анальное проникновение без смазки по рассказам Мелиссы похоже на ожог. Только горит твоя прямая кишка. Так, словно в задницу запихивают огромный футбольный мяч; ты уже не можешь терпеть, а усилия всё жестче. Она кричала, но никогда не плакала. За неё это делал я.

Скулил, как последний недоносок, запираясь в чулан, в котором вечно воняло грязным бельём и влажным деревом. Он кончал прямо в неё, закуривал и открывал бутылку пива. Дело сделано. Все воспитаны.