заявил, что дамам строгие наряды не к лицу, отделу кадров пришлось проводить беседы с девушками в мини-юбках, в юбках с разрезом до середины бедра, в кофточках с откровенными вырезами, а затем отправлять домой переодеваться.

Да много чего Борису Алексеевичу приходилось прощать Павлу и спускать с рук, потому что когда дело касалось форс-мажорных обстоятельств, — тут Павлу равных не было.

— Что удалось выяснить? — спросил Борис Алексеевич.

— В шоколадных кексах обнаружили запрещенную пищевую добавку, — быстро ответил Павел.

— Только в них?

— По остальной продукции результаты еще не пришли, но, подозреваю, что добавку найдут во всех изделиях с глазурью.

— Хм, интересно. А откуда такое предположение?

— Все этапы технологического процесса контролируются, но после нанесения глазури изделия отправляются сразу в упаковку. Сбой где-то там.

— Ну хорошо, Павел. Давай подумаем более масштабно. Ну, найдем мы, где изъян в производстве, что это даст? Как это поможет нам выиграть судебный процесс?

— Вы что, не понимаете, Борис Алексеевич? В технологии производства этой добавки нет. Ее кто-то подсыпал, намеренно вредил месяцами, возможно, годами. Мы — жертва диверсии. В филиале завелся вредитель.

Дарина приложила ладонь с растопыренными пальцами к стеклу, и то же самое с той стороны сделал ее отец. Поздоровавшись таким образом, они сняли трубки.

— Как ты, пап? — начала Дарина.

— Как ты? — ответил вопросом поседевший Михаил.

— Вчера кое-что случилось.

— Рассказывай.

— Я шла относить письма на почту и на какое-то время потеряла сознание.

— Упала?

— Нет. Остановилась. В глазах потемнело, словно вырубило. Очнулась то ли от того, что кто-то толкнул нечаянно, то ли еще от чего… но это не важно. Важно то, что в эти несколько секунд я видела, как Игнат наставляет на меня пистолет. Видение какое-то, но так отчетливо, пап, будто наяву.

— Ты с ним еще встречаешься?

— Да, мы видимся.

— Я предупреждал, Дарина, — взорвался Михаил, легонько хлопнув по стеклу, — какого хрена ты пошла в проститутки? Вот, накликала беду.

— Да не ори ты, — подняла Дарина ладонь, — я вот что хотела спросить: ты говорил тогда, помнишь? что мне предстоит за родительские грехи расплачиваться. Что ты имел в виду?

— Да я не знаю, Дарина, расплата ли это за мое преступление, или за твое легкомыслие, или за что-то еще. Я просто выдвинул предположение. Я видел то же самое, это же видение, точь в точь, и очень за тебя испугался. Со мной это не впервые, уже лет двадцать вижу что-то, что потом непременно сбывается.

— И ты видел, как Игнат наставляет на меня пистолет?

— Я не знаю, Игнат или не Игнат, мне всех твоих любовников не упомнить. Какой-то парень. Красивый. Довольно высокий. Шрам на левой скуле.

— Игнат, — ахнула Дарина, — похоже на него. Но ничего, я буду осторожна.

Павел выходил из кабинета Бориса Алексеевича, когда в приемной наткнулся на Дарину.

— Привет, — сделал он шаг к ней поближе, — и кто тут у нас? Новый курьер?

Дарина складывала в сумку большие желтые конверты.

— Еще эти акты отвези поставщикам, — говорила секретарша, выкладывая файлы на стойку, — только обязательно сегодня, они уже звонили.

Дарина обернулась на Павла:

— Здравствуйте. Я — Дарина.

— Слышал-слышал. Клавдии дочь. Хочешь кофе?

— Надо успеть всё развезти до шести.

— На машине?

— Нет, своим ходом. Но с учетом пробок…

— Знаешь что, Дарина? Давай так. Через дорогу кофейня, погреемся, поболтаем, а потом я тебя на машине повожу по адресам.

— Вас не хватятся?

— Я сам себе составляю расписание. Ну что, идет?

Дарина посмотрела в окно, где с утра кружило и вьюжило.

Борис Алексеевич больше с Дариной не заговаривал. После их разговора в первый ее рабочий день он, правда, предпринял еще одну попытку договориться о встрече наедине. Пригласил Дарину в свой кабинет, как только услышал в приемной ее приглушенный голос.

Пока Дарина шла к столу, Борис Алексеевич жадно обводил глазами фигуру Дарины, каждый изгиб ее великолепного тела.

— Слушаю, — сдержанно сказала Дарина, присев на краешек стула и сложив руки на коленях.

— Я тут подумал… Ты работаешь у нас не так давно, но уже успела зарекомендовать себя как надежный, ответственный работник. Я наводил справки. Что ты думаешь о том, чтобы перевестись на более подходящую для тебя должность? С увеличением заработной платы, разумеется. Премиями, если пожелаешь, — более свободным графиком. Ну, что скажешь?

— Вы позволите быть откровенной, Борис Алексеевич? — корректно осведомилась Дарина.

Но после его кивка корректность как ветром сдуло. Дарина говорила, что прекрасно видит, чего Борис Алексеевич добивается, что если он после ее повышения не дождется благодарности, признательности и уступок, то будет не просто разочарован. Будет зол, очень зол, и неизвестно, во что это выльется. А у нее, Дарины, другие планы на жизнь. Она изменила образ жизни, работает по договору, встречается кое с кем. И не пора бы уже Борису Алексеевичу прекратить свои провальные попытки склонить Дарину к близости и позволить ей жить своей жизнью? Например, предложить повышение, когда оно будет заслуженным (ведь и недели не прошло, откуда взялись рекомендации-то?). В общем, Дарина пока вынуждена отказаться, а если Борис Алексеевич продолжит свои инсинуации, то вынуждена будет искать другую работу, и в отделе кадров честно расскажет о причине увольнения.

— Ты закончила, Дарина? — кротко спросил Борис Алексеевич и, не дождавшись ответа, горячо продолжил, — во-первых, учи язык. Инсинуации — это распространение сплетен, в таком я уж точно не замечен. Где-то услышала словечко — проверь его значение в словаре, прежде чем вкручивать в речь, чтобы сумничать. Во-вторых, твои домыслы и рядом не стоят с правдой. Ерунду какую-то несешь. Но, на твое счастье, у меня нет времени спорить с упрямой девчонкой, вся в мать. Так что ступай, занимайся своими курьерскими делами. Удачи тебе в этом. И дверь прикрой, пожалуйста.

В тот же день, направляясь после работы к своему автомобилю, Борис Алексеевич особенно остро ощутил сковавшую город стужу. На него напал печально-лирический настрой. «Возможно, — думал Борис Алексеевич, — эта промозглая погода не случайна. Быть может, в городе слишком много плачущих душ, и мое разбитое сердце — последняя капля, сковавшая наледью…». Он поскользнулся и с трудом удержал равновесие, не успев закончить мысль. Затем вспомнил об обещанной к ужину солянке и заторопился домой.

Виктория Юрьевна не находила причин для страданий и сердечных терзаний, сильных потрясений и переживаний, рыданий взахлеб и заламывания рук. Ее семейная жизнь, в общем-то, удалась, на работе тоже проблем не было, здоровье не подводило, сын путешествовал и присылал фотографии с разных стран. Виктория Юрьевна светилась ровным счастьем. Она разлила по тарелкам солянку, украсив полные миски