неизвестной величиной, а именно политикой сокращения выбросов парниковых газов в ближайшие годы и десятилетия. Возникает интересный для философа круг, ведь политика сама будет зависеть от нашего представления о серьезности угрозы, а представление это отчасти зависит от неопределенности, довлеющей над прогнозами.

Как бы то ни было, те же эксперты уверяют нас, что при потеплении больше чем на два градуса, то есть даже по нижней границе диапазона, последствия климатических изменений будут ужасны. Не хочу распространяться на эту тему, поскольку у всех, кто пожелает найти информацию (а не интересоваться ею сегодня – это или преступление, или безумие), есть выбор из целого ряда прекрасных публикаций. Хочу лишь подчеркнуть следующее. Выше названного предела климатическая система погрузится в хаос, отчего ключевые ее параметры перейдут через так называемые критические точки (tipping points). Такое преодоление порогов, в свою очередь, запустит развитие катастрофических явлений, каковые придадут интенсивность самоусиливающейся динамике – в результате она станет напоминать падение в пропасть. Например, может измениться циркуляция глубинных вод, вызвав невероятное похолодание в Европе, а вечная мерзлота, покрывающая Антарктику, растаяв, высвободит гигантские объемы метана – одного из самых опасных газов, создающих парниковый эффект. Мы не знаем, где эти пороги, а когда выясним, это будет означать, что мы их превысили и делать что-либо уже слишком поздно.

Я подхожу к обещанному показателю – одна треть. Если мы хотим избежать необратимой катастрофы, которой стало бы повышение температуры к концу века на 3 градуса, человечество должно на ближайшие два столетия установить для себя строгий запрет на извлечение из недр более трети обнаруженного на сегодняшний день углерода, который накоплен под землей в виде нефти, газа и угля. Отсюда вывод: говорить следует не о нехватке, а о переизбытке – ископаемых ресурсов у нас в три раза больше, чем нужно. Но если регулируемый рынок совместить с нерегулируемой коллективной паникой, то весь мир очертя голову ринется вперед в бешеной гонке за последние ресурсы (и тем хуже для самых слабых, которых сметут по пути). Кто же – или что – может остановить этот хаос?

Похоже, общественное мнение понемногу начинает понимать надвигающуюся опасность, но в каких пастельных тонах оно себе его рисует! Такие публикации, как британский отчет Стерна[29], фильмы, как «Неудобная правда» Альберта Гора, всколыхнули общественное сознание. Первый – доказав, что бороться с потеплением климата будет дешевле, чем допустить крах капиталистической системы вследствие ухудшения окружающей среды; второй – сыграв на эмоциях и на страхе. И сердцем, и кошельком. Но как часто из уст самых высокопоставленных руководителей государства мы слышим, что выживанию человечества грозят две опасности: дефицит полезных ископаемых и потепление климата. В этом «и» – логическая ошибка. Если есть потепление климата, значит, ресурсы не дефицитны, а, наоборот, избыточны. Вот лучшая иллюстрация, почему нельзя по отдельности рассматривать составляющие, как я уже говорил, катастрофы в единственном числе. Иначе мы рискуем прийти к выводам, противоположным истинным.

Хорошо, что многие ученые – хотя далеко не все! – судят об этих материях более здраво, чем общественное мнение. Они имеют смелость повернуться лицом к правде – и для них она ох как неудобна: цивилизация, основанная на безудержном научно-техническом развитии, рискует от него же и погибнуть.

Семнадцатого января 2007 года физик Стивен Хокинг, первооткрыватель особых свойств черных дыр, и «королевский астроном» Мартин Рис, то есть главный астроном Ее Величества, передвинули на две минуты вперед стрелку часов Судного дня. Теперь мы всего в пяти минутах от полуночи, символизирующей тот момент, когда человечество само себя уничтожит.

Часы Судного дня (Doomsday Clock) появились в 1947 году. Их создала группа физиков-атомщиков, потрясенных – хоть и поздновато – бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки. Часы – проект журнала «Бюллетень ученых-атомщиков», в котором публикуются эссе о самом действенном оружии массового уничтожения. В 1947 году, в начале атомной эры, стрелку зафиксировали в семи минутах от полуночи. С тех пор часы переводили вперед и назад семнадцать раз. В 1953 году, когда Соединенные Штаты и Советский Союз провели испытания водородной бомбы с интервалом всего в девять месяцев, стрелка максимально приблизилась к полуночи и остановилась всего в двух минутах. После распада Советского Союза, когда закончилась холодная война, она отошла на семнадцать минут, но вернулась на отметку без семи минут полночь после террористических атак 11 сентября 2001 года.

Сегодня мы в пяти минутах от полуночи[30], то есть ближе, чем в 1947 году. Аргументы, выдвинутые учеными в подтверждение зловещего прогноза, заслуживают осмысления. Для начала, мы вступили во вторую ядерную эпоху, отмеченную распространением оружия массового уничтожения и терроризмом. Табу на применение бомбы, превалировавшее после Хиросимы и Нагасаки, теперь утрачивает силу, так как время и забвение делают свое дело. Но впервые в истории часов Судного дня на передний план вышел аргумент, не имеющий отношения к ядерной угрозе, – это риски, связанные с климатическими изменениями.

Величайшие ученые сегодняшнего дня признают, что человечество может уничтожить само себя двумя путями: через междоусобное насилие, то есть гражданскую войну в мировом масштабе, но также и через уничтожение среды, необходимой для выживания. Разумеется, оба этих пути не являются независимыми. Первыми трагическими проявлениями потепления климата станут не повышение уровня океанов, периоды жары, частые экстремальные явления, засуха на целые регионы, а скорее конфликты и войны, вызванные массовыми миграциями, к которым приведет стремление людей предвосхитить эти события. В обосновании решения о присуждении нобелевской премии мира Альберту Гору и МГЭИК это особо подчеркнуто.

Уничтожение природы порождает насилие, и точно так же насилие уничтожает природу. Люди губят ее не из ненависти. Они губят ее, потому что, ненавидя друг друга, не замечают третью сторону, которую сметают в ходе своей борьбы. Среди разновидностей этого исключенного третьего природа – в первом ряду. Безразличие и слепота убивают намного чаще, чем ненависть.

Отметим, что ученые упоминают еще одну угрозу выживанию, нависшую над человечеством, – бешеную гонку за развитием передовых технологий и их конвергенцией. Хорошо, что ее учитывают самые авторитетные умы. Ведь именно от технической гонки мир ждет средств для противостояния другим угрозам. Но что если лекарство окажется хуже болезни?

Мартин Рис делает такой вывод: «Ученые не вправе уклоняться от своего долга, даже если от них требуется стать посланцами, приносящими плохие вести. Поступая иначе, они проявили бы преступную беспечность».

Услышаны ли эти призывы? Увы, нет. До нас не доходит ни один сигнал из катастрофического будущего, к которому подводят климатический хаос и неслыханное насилие, им вызванное. Вестников беды выставляют на посмешище. В нашем мире правит экономика – ее связь с грядущим устанавливается исключительно через изменение цен, предвосхищающих будущий дефицит. Вот почему так называемый энергетический кризис оказывается важнее климатической угрозы. Она слишком абстрактна. Даже зная, что катастрофа близка, мы не верим в то, что знаем. Один английский исследователь, опираясь на многочисленные примеры, вывел «обратный принцип оценки рисков»: готовность коллектива людей признать наличие риска определяется наличием или отсутствием у них понимания того, какими будут решения. Поскольку власти предержащие – как экономические, так и политические – полагают, что за предотвращение катастрофы придется заплатить радикальным изменением образа жизни и отказом от «прогресса», и эта цена кажется им непомерной, зло неминуемо уходить в тень.

В будущую катастрофу нельзя поверить. Осуществится – тогда ее признают возможной, но будет поздно. Это препятствие я попытался обойти, предложив совершить метафизическую революцию в нашем отношении к времени, которую назвал «просвещенным катастрофизмом»[31].

Я потрясен тем,