Раскинувшись на ее жёстком диванчике, забросив руки за голову, говорил, говорил – большей частью мечтательный вздор, от которого уши вяли. Только не у Вали: в нужных местах она качала головой, поддакивала, ахала, вскрикивала, вздыхала, иногда утирала слезинку, иногда покатывалась со смеху, тут же испугано оглядываясь в сторону спящих палат.

И всё это время что-то делала: скатывала тампоны, чихая от льняной пыли, с треском рвала ветхие простыни на подгузники для лежачих больных, штопала и гладила медицинские халаты…

Перед выпиской он даже проводил её. Валя жила в избушке на курьих ножках на краю села – картинка из сказок Роу. На полянке паслась коза, на завалинке нежился кот Баюн. В распахнутых окнах ветерок трепал тонкие белые занавески. Скрипучее крылечко было выскоблено и промыто так, что Владик даже в портянках шёл на цыпочках.

Владик просыпался до побудки, потягивался под тощим байковым одеялом. Такими же одеялами укрывались в больничке… Валя… Скашивал глаза в окно: всходил оранжевый шар солнца, трава горела от росы. Должно быть, росистая полянка на краю села сейчас тоже полыхает на солнце огнём… Валя… Как тропки к главной дороге, как лёгкие облака к тучке, как ручейки к большой реке, все мысли возвращались к одному: к Вале.

В роте жизнь страшно бедна событиями, рота томится от скуки и варится в собственном соку. Владик не выдержал и поделился с закадычным дружком, с которым шконки стояли рядом. У обоих в темноте предательски блестели глаза. Владик шептал: «Она ни на кого непохожая. И пахнет от неё обалденно, лучше всяких духов… Ромашкой».

Конечно, на следующее утро о ромашковой Вале знала вся рота. И самый страшный человек в батальоне, сверхсрочник сержант Дзыга поймал Владика в курилке и, похабно кривя заячью губу, велел ему пригласить Валю на КПП – будто на свидание. «А там посмотрим, небось страшней атомной войны. Рома-ашкой. Воняет небось навозом», – он смачно сплюнул.

Владик проклинал себя за длинный язык. Вся рота будет ржать и обзывать Валю толстухой, коровой с выменем, или ещё хуже. Мода тогда уже начиналась на костлявых красоток, каптёрка была облеплена их снимками. Дзыга всем показывал фотку своей девушки с параметрами, он уверял, 90х 60х 90. Попробовал бы кто усомниться.

Дзыга вместе с Владиком и дежурили на КПП в день прихода Вали. Деды в спальне с их приходом нетерпеливо ждали развлечения. Но Дзыга пришел задумчивый, злой, на игривые расспросы сплёвывал сквозь заячью губу. А когда друган слишком допёк вопросами, отвесил оплеуху, даром что земляки, еле разняли. К Владику после этого случая в роте стали относиться терпимее.

А в будке КПП, говорили, ещё несколько дней держался слабый горьковато-свежий ромашковый аромат, так что ротный, заходя, подозрительно крутил носом. Впрочем, это уже могло относиться к солдатским байкам.

К вечеру Валя засучила рукава, вытерла всюду пыль, надраила кастрюли. Подоткнув юбку, расставляя ослепительно-белые, как снег, ноги, помыла полы. И Софья Викторовна тревожно кричала ей, как сегодня утром Владику:

– Валентина! Вниз головой! Вредно же!

Валя, забрасывая косы за плечи, сдувая влажные волосы со лба, бросала:

– У нас в деревне сваты всегда прежде идут смотреть, как девка чистоту наводит. Если пол моет и приседает – та не годная девка.

Софья Викторовна проглотила «сватов». После генеральной уборки квартирка стояла чистенькая, влажная и смущенная, как невеста после бани (тьфу ты, опять невеста). Даже в тапках было жалко пройтись по такой чистоте. И маленькая квартирка, пугливо сжавшаяся от перспективы быть заполненной громоздкой шумной Валей, перевела дух и повеселела. А в принципе, она была не против, чтобы в ней поселился несмелый ромашковый запах…

Потом пили чай с Валиной душицей и смородинным листом и Валиными же пирогами. В одиннадцать позвонил Владик и сообщил, что не придёт ночевать.

– С ума сошёл! Это верх неприличия! – закрывая трубку, шепотом кричала Софья Викторовна. – К тебе приехали с другого конца страны! Имей хотя бы уважение.

– Мать, ты ещё скажи, что не сама этого хотела! Я же видел: на тебе лица не было. – Голос Владика был недопустимо развязен.

– Да ты пьян?!

Расстроенная Софья Викторовна постелила гостье на своей софе. Пожелала спокойной ночи. Напомнила, что завтра утром они едут с экскурсией по Москве.

В фильме, который невнимательно смотрела Софья Викторовна, образовалась очередная рекламная пауза: рекламировали средство от пота. Женоподобный парень по-собачьи мелко обнюхивал подмышку тощей стриженой девушки на заднем сиденье авто. То же самое в лифте. То же на эскалаторе… Собачьи повадки, собачья любовь. Или мушиная? Летели, на минутку слиплись – почистили лапки и разлетелись в разные стороны. Софья Викторовна выключила телевизор.

Следовало хорошенько выспаться, набраться сил, быть завтра в форме. За завтраком предстоял крупный, решающий, долженствующий расставить все точки над «i» разговор. Эту хваткую могучую деревенскую деваху голыми руками явно не возьмешь.

Всю ночь она проворочалась, приняла лекарство от давления (вот так будешь умирать, стакан воды некому будет подать). И, проснувшись утром, решила: «За один день Москву не покажешь. Пускай погостит, а там посмотрим». И сразу камень с души свалился.

В полутьме спальной едва уловимо пахло ромашкой. Софа была аккуратно заправлена, подушки уложены пирамидкой. А в кухне среди не вместившихся в холодильник баночек на столе записка: «Спасибо за всё…» Пес Сержант сидел у ног и умильно смотрел на хозяйку.

– Чо-то, Валька, больно рано вернулась. Принимай хозяйство, все живы-здоровы. Машка (коза), Борька (поросёнок), куры, Шарик, Баюн. Ой, этот батюшко по тебе тосковал: «Мяв» да «мяв» – где, мол, моя хозяйка? Как там, в столицах-то?

– Потом расскажу, – уклонилась Валя от разговора с теткой.

– Этот, страшный Дзыга, с заячьей-то губой, опять приходил, – вспомнила тетка. – Ящик тушёнки приволок, у солдатиков упёр, должно. Борьке хлев утеплил. Дров на две зимы наколол. Ещё, грит, приду. Я, грит, упорный… Баню затеешь ли?

В предбаннике Валя первым делом сняла с подволоки матерчатый мешок, зачерпнула несколько горстей сушёной ромашки, ссыпала в чугун. Плеснула из чайника кипятком, закрыла, укутала телогрейкой: как раз к концу бани сопреет. Она прополощет в том настое волосы, и получатся они золотистые, духовитые – никаких заграничных шампуней с бальзамами не надо.

Пока печка оживала, источала тепло, Валя села на выскобленную добела лавку. Погладила округлившийся живот:

– Ну что, Владиславыч, попаришься с мамкой? Привыкай, ты у нас мужичок деревенский.

– Ма, дай жвачку! Моя кончилась!

– Где-то у меня в сумке… В аптеке купила. «Смолка», на основе кедровой живицы. Природное очищение зубов, никакой химии.

– Смола?! Чтоб изо рта воняло серой, как у Люцифера?! Мам, ну ты даёшь! Тогда я лучше в ларёк по дороге заскочу. За мятным «орбитом».