колени и потянулся за хлебом. Андрей крякнул, почесал под мышками, причмокнул губами и напористо спросил:

– Кто это был, Иоханан? Ты выделил его из всех.

Ученики полукругом расположились напротив. Приклеились взглядами к еде. Ждали, когда Креститель коснется пищи, чтобы следом похватать куски. Иоханан занес над едой руку. Но после вопроса Андрея оторвал от еды взгляд, сделал паузу, заставив учеников глотать пустую слюну. Проговорил:

– Он еще сам не знает, кто он. – Чуть помедлил, поймал непонимающие взгляды учеников. – Он верит, что любовь сильнее ненависти.

Ученики потупились. Их в эту минуту больше интересовала еда, они смирно ждали, и только Андрей не успокоился:

– Знаешь, Иоханан, а я бы пошел с ним, – выпалил он. – Любовь все-таки лучше ненависти.

Креститель недовольно качнулся, хмыкая в бороду:

– Я давно заметил, Андрей, что ты не учишься у меня. Но я не уверен, что научишься у Йешуа. С ним будет труднее. Однако удерживать тебя не стану.

Ученики озадаченно оглянулись на тропу, по какой ушел щуплый человек. Захотелось снова посмотреть на него, не разглядели во время крещения, занимались каждый своим делом. Однако по ней уже двигались другие люди.

Иоханан положил щепоть пищи в рот. Все оживились, засуетились, набрасываясь на еду.

День был в разгаре. Солнце плавилось высоко в небе. Стояла духота.

Люди разбрелись по берегу, усаживались, где придется, ворошили свои припасы и тоже приступали к еде.

Фарисеи, возвращаясь в Ерушалаим, молились, чтобы удача покинула бродягу, чтобы загнулся он в первой грязной канаве. Теперь, чем короче становился путь, тем больше сожалели, что не было с ними конной стражи, что унизились до словоблудия с невеждой. Следовало бы сразу посадить проходимца на цепь и в узах доставить на суд первосвященников.

Жаль, не предусмотрели заранее, упустили возможность. Но ничего, все равно не сносить головы отступнику, перестанет гавкать на священнослужителей и царей.

Почесывали затылки, кряхтели. Буйная фантазия вгоняла в пот. Быстрее, быстрее в Ерушалаим.

На другое утро Креститель долго вглядывался в водную гладь. На душе противно скребли кошки. Рядом топтались ученики, Андрей и Симон. Их присутствие раздражало Иоханана. Особенно злил Андрей. Его следовало изгнать за предательство. Ущербным родился, так и пойдет по жизни. А ему ущербные не нужны, ему нужны зубастые и с кулаками. Хоть и невелика потеря, но все же потеря, не находка.

Креститель поморщился, сжимая губы. Вон другие прибившиеся к нему рты раскрывают, глотая его поучения, не прочь сколотить крепкую ватагу и схватиться за ножи, а этот слизняк, недоносок так и не внял его науке.

Иоханан вдохнул и оглянулся. Увидал, как вниз к реке по кривой узкой тропинке спускался Йешуа. Ноги в сандалиях словно скользили по сухой земле. Длинные полы одежды, потрепанные снизу, цепляли камни и невысокую траву вдоль кромки дорожки.

Взоры сплелись. Йешуа остановился. Креститель медленно развернулся навстречу, разлепил сухие губы:

– Ты вернулся, брат, чтобы проститься?

Волосы Йешуа чуть сползли на глаза, худой в запястье рукой он отвел их от лица. Узкая ладонь с длинными пальцами вылезла из широкого рукава. Другая ладонь сжала конец волосяного пояса. Голос прозвучал тихо:

– Да, – проговорил и глубоко вздохнул. – Мы больше не увидимся.

– Не увидимся, – согласился Иоханан, прищуривая глаза от солнца. – Не все в нашей власти.

– Не все, – подтвердил Йешуа. – Не все. Потому и не увидимся.

– Но ты не сожалеешь об этом, – сказал Креститель.

– Нет, – кивнул Йешуа. – Не стоит жалеть о том, чего не изменить.

– И начало, и конец предрешены, – помедлив, грустно сказал Иоханан.

– Я не думаю об этом, – отозвался Йешуа, ощущая песок в сандалии и переступая с ноги на ногу, – но ты мог бы продлить свою жизнь, если изменишь ее.

– Чтобы изменить жизнь, надо измениться самому, – невесело напомнил Креститель. – Я не собираюсь делать этого. И не требую этого от людей. Каждый выбирает сам.

– Но ненависть укорачивает жизнь, – выговорил Йешуа.

– Любовь тоже не продляет ее, – усмехнулся Иоханан. – Когда-нибудь ты убедишься в этом. Любовь часто безответна и равнодушна, а в ненависти столько ярости, огня и страсти! – Его зрачки расширились и сверкнули. – Она дает силы.

– Прощай, Иоханан.

– Прощай, Йешуа. Но помни, человек слаб и беззащитен. Ему всегда надо на кого-то опереться. – Его взгляд упал на учеников. – Эти двое братьев близки тебе по духу. Возьми их с собой, дорога будет легче.

Йешуа перевел глаза на Андрея и Симона, поймал их зрачки и притянул к себе: по спинам тех пробежала испарина. Коротко спросил:

– Пойдете со мной?

Ошеломленно и торопливо они посмотрели друг на друга и на Иоханана. Головы закивали, ладони запотели, языки оторвались от нёба, и с губ сорвалось:

– Да.

Креститель хмыкнул, махнул рукой, молча перекрестил всех и отвернулся. Андрей и Симон почесали бока и шагнули к Йешуа.

А на пригорке маячила фигура архидемона Прондопула.

Глава четвертая

Девушка

Прошло несколько дней. Пантарчук накрепко забыл о Магдалине. Но вдруг дернул звонок из больницы. Ему сообщили, что пациента выписывают и просят приехать за подопечным, ибо у того полная амнезия: не помнит ни себя, ни родных, ни знакомых, ни своего прошлого.

Петр возмутился, какой, к черту, подопечный, знать его не знает! Посоветовал обратиться в полицию. Но женский голос в трубке прицепился, как клещ, нудил и нудил. В конце концов Петру осточертело пререкаться, решил отодвинуть дела и самостоятельно сопроводить бедолагу в ближайшее отделение.

День явно сбивался с ритма.

В небольшом кабинете со стеклянной потолочной люстрой, широкой серой дверью и двумя спаренными столами врач сунул в большую ладонь Пантарчука медицинское заключение. На словах сообщил, что на теле пациента травм не обнаружено. Так, две-три легкие царапины, не связанные с автомобильной аварией. Ушибов головы тоже нет. Определить причину потери памяти невозможно. Пантарчук поморщился, тоже мне светила медицинский, такой диагноз Петр и сам нацарапать мог бы. Он уже начинал жалеть время, которое сейчас терял.

В длинной палате с двумя рядами деревянных кроватей Магдалина в мятой одежде сидел неподвижно и безучастно. Одной рукой опирался на спинку койки, другой разглаживал складки на рубахе. На остальных кроватях больные громко болтали между собой.

Все повернулись на писк открывшейся двери, уставились на врача и Пантарчука. Парень поднялся. Еще раз разгладил пальцами мятую ткань, смущенно пояснил вошедшим, что другой одежды не имеет. Потом посмотрел на Петра:

– Я вас помню. Вы кто?

Пантарчук хмыкнул, лучше бы не помнил. Но безобидный тон парня несколько смягчил ресторатора. Он назвал себя.

Магдалина сконфуженно протянул ему руку, сунул пальцы в крупную ладонь Петра. Виновато