Я допил пиво, поставил кружку на стол. Вдруг увидел в углу до боли знакомый предмет! Там, в тени, стоял треугольный арбалетный футляр. Встав, я подошёл и взял его в руки. «Где же ты побывал, старина?» И вдруг взгляд мой упал на тёмную «оспинку» на полированной дубовой поверхности. Это был след от удара ножом. След «сказал» мне, что удар был отменно сильным, а нож - остро заточенным.

За спиной послышался шорох. Я стремительно обернулся…

В дверях стояла девочка лет пяти, худенькая, с личиком «ясным», но чумазым и заспанным. Она стояла на одной ножке. Вместо второй в пол упирался удерживаемый ею подмышкой маленький костылёк. Конец его был закрыт толстым тряпичным коконом.

– Ты кто? - шёпотом спросила девочка.

– Человек, - так же шёпотом ответил я и поставил футляр назад в угол.

– Бить будешь? - спросила девочка.

– Нет, - ужаснувшись вопросу, ответил я и добавил: - Могу дать поесть.

– Меня зовут Ксанфия, - сказала малышка, ковыляя к столу.

Дойдя до него, она задрала голову вверх, так что её подбородочек стал вровень с краем столешницы.

– Ходишь так, что вовсе не слышно, - сказал я, глядя на костылёк и на кокон.

– Это мне Милый Слик сделал, - сказала моя маленькая собеседница, - чтобы тихо подкрадываться.

– Куда подкрадываться? - спросил я с некоторым недоумением.

– Ну, так, - неопределённо ответила девочка.

Она высмотрела на столе всё, что ей было нужно, влезла на лавку и вытянула пальчик по направлению к хлебу. Я торопливо подал. Машинально уставился на её торчащую за край лавки маленькую культю.

– Это мне давно сделали, - пояснила девочка, откусывая от хлеба кусочек.

– «Сделали»? - переспросил я.

– Да. Пилочкой отпилили.

– Отпилили?

– Ну да. Завязали туго так, и долго держали. Потом пилочкой отпилили.

– Ты что же, видела?

– Видела. Синяя ножка была, потом так красным, красным. Я потом сразу уснула. Сон был очень больной, и всё было долго.

– А кто отпилил?

– Не знаю. Они были взрослые.

– Но для чего?

– Так калекам ведь дают денег побольше. Ты что, не знаешь?

– А… когда это было?

– Давно, - сказала девочка и вытянула пальчик к окороку. Лицо её выразило ожидание и вопрос.

Я поспешно нарезал окорок тонкими ломтиками, сложил в блюдце, подвинул поближе.

– А потом, когда съем, бить не будешь? - снова спросила ночная гостья.

Горький ком подкатил к моему горлу. Я торопливо мотнул головой. Тогда маленькие цепкие ручонки схватили окорок и стали торопливо совать в рот и в кармашек.

За дверью послышался скрип снега под чьими-то тяжёлыми шагами. Девочка перестала жевать, замерла, втянула голову в плечики. В дверь вошёл Бэнсон. Моя собеседница торопливо сползла со скамьи, подхватила свой костылёк и припустила, подскакивая, к Носорогу. Лицо её озарила улыбка. Бэнсон, наклонившись, подхватил её, посадил на сгиб локтя и тихо спросил:

– Что ж ты не спишь, Ксанфия?

С торжеством на лице девочка достала из кармашка обрезок окорока и, показав его Бэнсону, снова спрятала. Он улыбнулся. Переведя взгляд на меня, негромко спросил:

– Мы сможем поехать в ваш замок прямо сейчас?

– Конечно, - сказал я, с трудом приходя в себя от только что услышанного.

– Лучше уехать ночью, пояснил Бэнсон. - Пять карет подогнали, с тёплыми пологами. Нужно быстро вынести детей. Они очень устали, так что мало кто из них проснётся…

Через полчаса свежие кони влекли пять тяжёлых экипажей сквозь Бристоль и дальше - не заезжая в мой дом - в «Шервуд», где остались Носатый и Тай. Я сидел на передних козлах - указывал дорогу молчаливому, в длинном тулупе, вознице. Рядом, накрыв ноги пологом, сидел Бэнсон.

– Ты говорил, - перекрикивая стук копыт, - спросил я у Бэнсона, что потерял учителя? Кто это был и что случилось?

– Долгая история, мистер Том. Он гнался за хозяевами Регента, а я попался им на пути. Чудом жив остался. Учитель меня выходил, - меня и ещё маленького Симеона, - ему руку к дереву прикололи. Потом были в Плимуте, затем в Адоре, потом в Турции, снова в Плимуте… Потом учитель умер. Выманил из подземелья Люпуса с его личной охраной и вместе с собой всех взорвал.

– А кто это был? - спросил я, замерев от внезапного тягостного предчувствия.

– Вы знали его, мистер Том. Это был мастер Альба.

Известие ошеломило меня. Человек, спасший нас от верной смерти в Мадрасе, находился в такой близости от моего дома, что с ним можно было встретиться и поговорить! Нет, это нужно постараться представить - «иметь возможность встретиться с мастером Альбой!» Он шёл по нашему пути - в Адор, затем ко дворцу Аббасидов в Багдаде. Преодолевал немыслимые препятствия, встающие на пути. И вот - он погиб. И мой бедный Бэнсон во всём этом участвовал!

Я слушал долгий рассказ строгого, повзрослевшего друга - сначала в дороге, затем - в своём замке, и меня переполнял странный сплав ужаса и восторга.

Бэнсон уехал через два дня, потребовав от меня немыслимой, страшной услуги: моего слова, что я не сообщу Алис о том, что он жив.

Ранним осенним утром, - ещё не совсем, впрочем, стылым, - вблизи Лондона, в своей большой, в четыре этажа, вилле из серого камня, похожей скорее на крепость или тюрьму, на необъятной, обтянутой малиновым шёлком постели, откинув в сторону руку и задев малиновый же полог, который прозвенел нашитыми на него бубенчиками, слегка вздрогнув, очнулся от сна человек.

Он знал за собой это свойство - беспокойно метаться во сне при наступлении утра, и придуманные им колокольчики исправно будили его - для кофе, листа свежих биржевых ведомостей и моциона. Была ещё одна польза от этого серебряного динь-дилинь: оно не давало хозяину виллы продолжать метания, неуклонно сползая в состояние полунебытия, где он с предельным ужасом и отчаянием, на «ватных», непослушных ногах убегал от проворных чудовищ - сосредоточенных, глазастых и кровожадных. Они настигали его - и тогда тело его гнулось в дугу, вздрагивая в длинной, рвущей плоть судороге, а сердце лопалось, как яблоко, попавшее под колёса телеги. Это мучение каждый раз было платой за пробуждение и спасение от чудовищ, - но платой, с которой хозяин виллы не был согласен. Отсюда - и колокольчики. Но спасали они лишь в том случае, если придумавший их не набирался накануне дорогого неразбавленного виски.

В это день было всё хорошо. Хозяин сел в постели. Сейчас его можно было бы рассмотреть и дать относительно верное описание. Однако описывать, - слово джентльмена, - было нечего. Средний рост, возраст - сорок, умеренное пузцо, небольшая плешь на макушке. Лицо - самое заурядное. В зависимости от одежды такой человек мог без каких-либо усилий перемениться и в конюха, и в нотариуса, и в акушера, и в преподавателя арифметики, и в лакея, и в короля. Однако владелец серокаменной виллы не был ни первым, ни вторым, ни пятым. Я не стану приводить здесь ни его титула, ни должности при Дворе: слишком просто будет угадать, а это по нескольким соображением крайне нежелательно.