– Нет! – Мать сердито посмотрела на нее. – Эту собаку кто-то нанял, чтобы она лаяла. На ней может найтись что-нибудь такое, по чему мы узнаем хозяина. Обыщите, я говорю.

– Лучше сделай, что она говорит, – пробормотала я, обращаясь к Томассо.

Мажордом неохотно отошел от меня. Услышав шелест юбок, я обернулась. Ко мне направлялась Джулия – потная, бледная, но исполненная решимости. Она взяла меня за руку, а Томассо склонился над телом и стал осторожно отгибать полы изрезанного колета. Скривившись, Томассо пытался залезть под колет, не касаясь выпущенных кишок, что торчали из распоротого живота мертвеца.

– Идиот! – Ваноцца оттолкнула его и без колебаний принялась шарить по телу убитого, волоча свои черные юбки по крови и кишкам.

Вот она вытащила и кинула Томассо тонкий кинжал, и я облегченно вздохнула. Мать распрямилась с победным видом, размахивая кошелем:

– Eccola![19]

Она развязала затяжки, высыпала содержимое себе на ладонь – серебряные дукаты, слишком много для обычного бандита.

– Кто? – Глаза Хуана засветились.

– Ты подумай. Тут не нужно быть ясновидцем. Кто хотел стать папой? Кто потратил состояние на подкуп, хотя ставки Родриго были выше? Ключ к царству святого Петра получил Борджиа. Теперь его враг будет искать мести. Иначе этот подонок не посмел бы бросить тебе вызов. Это еще один из псов Джулиано делла Ровере.

– Бывший. – Улыбка Хуана, обнажившая кровь на его зубах, была ужасна. – Теперь он просто мясо для собак.

– Будут и другие. Дворняги бродят стаями.

Тут раздался крик Адрианы:

– Ради Бога, давайте зайдем в дом, пока толпа не вернулась!

Ваноцца коротко кивнула, и все поспешили за крепкие стены палаццо.

Снаружи остались только Хуан, Ваноцца и мы с Джулией. Наконец Ваноцца повела подбородком, обращаясь к Томассо:

– Ты – распорядись тут. Пусть его сбросят в Тибр вместе со свиной головой. И вымыть дорогу. У нас сегодня вечером будут гости. Не хочу, чтобы они запачкали подолы в дерьме делла Ровере. – Она посмотрела на Джулию. – Отведи ее наверх, и пусть ее там вымоют.

Джулия повела меня прочь, потом по лестнице в мою спальню. Шагая через порог, я была близка к обмороку. С помощью моей служанки Пантализеи Джулия раздела меня.

– Принеси воды! – велела Джулия, и Пантализея побежала из спальни.

Ее мягкие карие глаза были величиной с блюдца. На три года старше меня, она была дочкой купца, оказавшего услугу моему отцу и таким образом заслужившего место для нее в нашем доме и безбедное существование. Вероятно, с лоджии палаццо она видела, как Хуан убил того человека.

Со стоном отчаяния вошла Адриана.

– Zia[20], беспокоиться нет нужды, – с невольной досадой сказала я. – Со мной ничего не случилось.

– Не случилось? – недоуменно повторила она. – Хуан совершил смертный грех в самый день восхождения твоего отца на престол. Страшная примета, еще одно пятно на его папстве.

– Ты говоришь, как Ваноцца, – раздраженно возразила я. – Тот человек оскорбил нас, и у него был нож. Хуан защищал нашу честь. Почему babbo должен понести за это наказание?

– Ты не понимаешь. Твой отец… – Она замолчала.

Появилась Пантализея с кувшином воды. Заметив взгляд Джулии, Адриана прикусила губу. Они переглянулись, будто обменялись беззвучным посланием.

– Пожалуйста, проводи донну Адриану в ее покои, – велела я Пантализее.

Та подошла к Адриане, и тетя вцепилась в нее так, будто ждала конца света.

Дверь закрылась, и мы с Джулией остались вдвоем. Она задумчиво смотрела на меня, а я тем временем разделась, взяла кусок материи и принялась тереть себя. Потом посмотрела на свои ноги: вода в тазу, в котором я стояла, стала розовой. Кровь, вероятно, попала и на меня. Странно. Я ничего такого не почувствовала.

– Твое платье, – сказала Джулия. – Оно на кровати. Надень его, пока не простудилась.

Я натягивала бархатное платье, а меня трясло. За окном палило солнце, посылая в комнату яркие лучи, но я была словно во льду.

Мы обе замолчали.

– Ты вела себя очень храбро, – наконец произнесла Джулия.

– Храбро? – Я ничего такого не заметила. – Я… я только предупредила Хуана. Этот человек… Он пытался достать нож из колета и…

Она уверенно кивнула, и я умолкла.

– Да, конь Хуана крупнее всех коней, на которых ты ездила, а еще вокруг толпились все эти выродки. Ты, может быть, спасла ему жизнь своим окриком. Или, по меньшей мере, уберегла его от раны. Можешь гордиться собой. Не многие девушки сохранили бы присутствие духа и вели себя так, как ты.

Я молча смотрела на нее, понимая, что слышу в ее голосе уважение. Удивительное дело! Выходит, прошли времена, когда она называла меня глупым, беспомощным ребенком.

– Что Адриана собиралась сказать о папочке? Чего я не понимаю?

– Не думаю, Лукреция, что сейчас подходящее время, – вздохнула Джулия.

– Почему?

Она посмотрелась в мое зеркало.

– Тот человек назвал вашу семью марранами. – Она помолчала, разглядывая мое отражение. – Ты понимаешь, что это значит?

– Да, конечно. Марран значит крещеный еврей. Но мы не евреи… правда?

– Не больше, чем кто-либо из так называемых итальянских аристократов, которые на дух друг друга не выносят. Я уж не говорю о том, что чужестранцы им вообще нож острый. Марранами они называют всех испанцев, в особенности Борджиа, потому что твой отец не пожелал ограничить свои запросы бесполезным куском земли или грязным замком. Он захотел воссесть на Святой престол и добился своего. Вот почему они оскорбляли вас: они презирают амбиции вашей семьи. Ваноцца верно сказала: они сбиваются в стаи. Им нужна твердая рука, которая держала бы их в узде. Родриго скоро всех их посадит на цепь. Включая и кардинала делла Ровере.

Я почувствовала: чего-то она недоговаривает.

– Но Адриана назвала это «еще одним пятном на его папстве». А значит, было и другое.

Я встретила ее взгляд. На губах Джулии появилась кривая улыбка, и у меня перехватило дыхание.

– Речь идет обо мне, – наконец сказала она. – Еще одно пятно – это я. – Улыбка ее стала шире. – Если я сообщу тебе тайну, ты обещаешь никому ни слова?

Я заставила себя кивнуть, хотя и без уверенности, что хочу знать ее тайну.

– Так вот. Родриго и я… – Она издала булькающий смешок. – Мы с ним любовники. И я ношу его ребенка.

Я недоверчиво ахнула. А потом, не успев прикусить язык, проговорила: