Я встала на табурет и сорвала её вместе с длинной полосой обоев. Тогда я заметила, что она была приклеена не для украшения. На месте висевшей картинки на цементной стене виднелась трещина толщиной в палец. Видимо, кто-то из бывших жильцов не смог найти куска нужных обоев и заклеил это место картинкой.

Проделав это, я переоделась, зажгла угольный брикет и сунула его в печку, стоящую между комнатой и кухней, где как раз ослаб огонь. На кухне в раковине была гора немытой посуды и сковорода с чёрным, как дёготь, засохшим маслом, на полу валялся одинокий тапок. В туалете висели грязные до черноты пластиковые ландыш и ветка аспарагуса. Я несколько раз промыла их в воде с моющим средством и поставила в вазу. Они казались такими настоящими и свежими, будто их только что сорвали. Сердясь на ленивую грязнулю, работавшую здесь до меня, я подмела и вымыла полы во всём доме. Но вскоре поняла, что всё это бесполезно. На деревянный пол в комнате, на потолок, на посуду в кухонном шкафу тут же оседала пыль, а кот всё время ходил, неся на лапах песок с улицы и оставляя везде свою шерсть. Мыши расплодились под крышей и в стенах дома, в сточной канаве и под корнями мёртвого дерева. Внутри дома было грязно. Так грязно, что это вызывало тошноту. Я стала оставлять всё как есть, это было как самоистязание, но очень скоро я привыкла к этому, и даже стала ощущать уютность в этой бесконечно копящейся грязи. Очень странно, что воздух в этом доме, наполненный каким-то бессилием, умиранием, придавал дому теплоту и уют. Я жарила рыбу на грязной сковороде, кипятила молоко и заваривала чёрный чай в грязном чайнике. И каждый день, надев на голову грязный платок, садилась у окна вязать шаль, напевая при этом.

Когда мой срок в колонии истекал, за месяц до освобождения, мужчина — управляющий консультационной конторой, спросил, роясь в моём деле:

— Вы когда-нибудь ухаживали за больными?

Наверное, ему на глаза попался пункт, где я указала, что работала в госпитале. Когда-то я работала в большом частном госпитале, но не медсестрой, а санитаркой в дезинфекционной камере.

И хотя моя работа заключалась всего лишь в стирке и дезинфекции паром испачканного кровью белья из гинекологического отделения и в чистке унитаза, я без колебания ответила утвердительно.

— Есть подходящая работа.

Он, хлопнув в ладоши, сказал:

— Это старая больная женщина, которая совсем не может двигаться. Таких сейчас называют коматозными больными. У неё нет родственников, поэтому мы ищем человека, который будет ухаживать за ней. Если её отправить в госпиталь, то придётся платить большие деньги за содержание, к тому же в государственных или городских больницах не хватает коек даже для более надёжных больных. Ни бюджета, ни сотрудников не хватает. Несколько человек из нашего учреждения у неё уже работали.

— А как мне будут платить?

Я спросила так, будто хотела разобраться в этом как следует.

— Ах да, об этом вам не стоит беспокоиться. Кое-какая сумма вложена в срочный депозит, и организационно связанному с нами учреждению поручено следить за этим депозитом, куда каждый месяц начисляются проценты. Это и есть расходы на жизнь в этом доме и зарплата человеку, ухаживающему за больной. Если вы туда пойдёте, вы должны будете заботиться там обо всём. До сих пор, в течение нескольких лет, так делали работницы, и пока не возникало никаких проблем. И в госпиталь не надо ездить, разве только если случится что-то серьёзное. Вы должны только ходить в финансовый отдел организации «X» раз в месяц, чтобы получать проценты от срочного депозита.

Когда он упомянул об особом случае, в его тоне почувствовался какой-то намёк, и мне показалось, что я стала соучастницей преступления. Мужчина добавил, будто понял, что я чувствую:

— Срок этого депозита истекает только после смерти больного, и его можно получить лишь после заключения о смерти. Всё это связано законом, так что нас это не касается.

В этот момент я вдруг подумала о прямой зависимости беспомощной старухи от огромной суммы на счету.

Я колебалась. Но меня торопил ответить не нервный, пожелтевший от курения, палец мужчины, перелистывающий следующее досье, а боль в груди. Вот уже почти полмесяца я утром и вечером сцеживала по целой миске грудного молока, но грудь тут же наполнялась снова и мокла. Ощущение прилива грудного молока — это не просто ощущение, а скорее нечто эмоциональное; это было похоже на то чувство, которое я испытывала в детстве, когда безлунной ночью, спрятавшись в сосновом лесу, приклеивала к губам лепестки шиповника и ждала бродягу — уличного музыканта.

Из вздувшейся груди текло молоко, бельё намокло, и я, нахмурившись, взяла у управляющего бумагу, где были записаны адрес и схема проезда, сдала свою идентификационную карточку, побежала в туалет, и там сцедила молоко, обливаясь потом, будто мастурбировала.

Мужчина в жёлтой шапке цепляет сломавшийся грузовик к кольцу тягача. Кажется, поломка серьёзная. Потом водитель садится в кабину тягача, и грузовик, похожий на собаку с поднятыми передними лапами, трогается за тягачом.

Пусть всё идёт так, как идёт, и пусть всё само собой течёт так, как течёт.

Я снова затягиваю песню.

Старуха не просыпается, и птица не щебечет. Только мыши, воспользовавшись этим тихим моментом, шуршат в потолке, прогрызая новые ходы. Придётся купить отраву для них. Если спуститься по крутому склону, наверняка там будет аптека. Я дрожу всем телом и громко кричу.

Я не слышала, чтобы кто-нибудь открывал ворота, но кто-то постучал в дверь дома. Сначала я подумала, что это ветер, потому что во второй половине дня стало пасмурно. Однако ясно было слышно, что кто-то много раз подряд стукнул в дверь, и я тихонько, приглушая шаги, вышла на террасу и, щёлкнув выключателем, зажгла лампу на крыльце.

— Кто там?

Я спросила, напрягая слух и стараясь не выдавать свои чувства.

— Это я.

В щель двери проник незнакомый мужской голос. Я сняла засов с двери, запертой изнутри. По ту сторону появился силуэт незнакомца, освещённый электрическим светильником с разбитым колпаком. Мужчина был очень высок, моя макушка оказалась на уровне его глаз.

— Я нажимал на звонок на воротах, но никто не ответил, а калитка была открыта.

Мужчина говорил заикаясь, хриплым сухим голосом. Выражение его лица, из-за того, что свет падал со спины, было неясным. Я стояла на тёмном деревянном полу и наверняка, выглядела так же. Звонок был уже давно сломан.

«Кого вы ищете?» — спросила я, припоминая, заперла ли я калитку днём, после того, как пришла домой с отравой для мышей.

Мужчина уже вошёл. Я быстро окинула его взглядом. И на его меховой шапке, и на плечах был снег. Оказывается, идёт снег. Лишь теперь я увидела, что под лампочкой на улице летят снежинки.

— Кто вы? Какое отношение вы имеете к этому дому?

Мужчина опустил на деревянный пол маленькую старую сумку с логотипом туристической компании, посмотрел на меня, как бы говоря, что это не я должна удивляться, а он, и попросил, сунув руку в карман пальто: