Экологический дискурс по традиции определяют два громких слова — «опасность» и «границы». Для этого есть немало оснований. Если мы хотим покончить с рутинным «продолжать в том же духе» и встряхнуть общественность, без сигналов тревоги не обойтись. Но от безальтернативного алармизма опускаются руки. Если мы хотим привлечь на свою сторону граждан и предпринимателей, парламенты и правительства, нужно говорить о шансах и потенциале. Разногласия в атомной энергетике — поучительный в этом плане пример. Уже в 1970-е гг. в ФРГ активизировалось антиатомное движение, а чернобыльская авария в апреле 1986 г. наглядно продемонстрировала грозный потенциал атомной энергии. Однако потребовалось еще более 20 лет, чтобы политика распростилась со странной идеей производить водяной пар, используя цепную ядерную реакцию. Едва правительство ФРГ продлило срок эксплуатации атомных электростанций, как грянула Фукусима. Обладая быстрой реакцией, госпожа канцлер развернула ход событий на 180 градусов и одним махом заморозила почти половину немецких АЭС. Протестов со стороны экономики практически не последовало. Никто не кричал, что завтра не будет света. Это стало возможным только потому, что по сравнению с 1986 г. значительно окрепла альтернатива ядерной энергии — энергия из возобновляемых источников. Ветровая и солнечная энергия получила аттестат зрелости. После того как 1 апреля 2000 г. усилиями красно-зеленой коалиции вступил в силу Закон о возобновляемых источниках энергии, возникла целая отрасль, где заняты сотни тысяч людей. Широкие слои приобрели (и сохраняют) убеждение в том, что будущее энергоснабжения за возобновляемыми видами энергии.

Поэтому отказ от ядерной энергии стал не просто оборонительным маневром, а отправной точкой перехода к новой, восхитительной эпохе возобновляемых видов энергии, началом зеленой революции. Четкого ее сценария не существует. Но когда маховик запущен, экологическая революция начинает генерировать собственную динамику. Растет количество изобретений, появляются новые технологии, венчурный капитал вкладывается в новые предприятия, возникают новые рынки. То, что еще вчера было научной фантастикой, сегодня стало реальностью. Кто 30 лет назад мог представить себе мир, в котором мы живем сегодня? После развала Советского Союза и сноса Берлинской стены раскол Европы ушел в историю. Китай стал мировой державой. Немецкая марка перекочевала в музей. Немецкий лес не погиб. В Рейне снова плавает лосось. Дигитальная революция кардинально изменила экономику, политику и повседневность. Германия лидирует в борьбе за энергию ветра и солнца. Арабский мир, долго служивший олицетворением застоя, стал эпицентром бурной политической жизни. Иными словами, будущее нельзя предсказать, базируясь только на событиях настоящего. Мы не можем быть до конца уверены, что «все будет хорошо», но и не должны отказываться от идеи прогресса. Просто необходимо его переосмыслить. Если экологи с присущей им страстностью будут рисовать будущее в черных красках, они ничего не добьются. Публика поохает, покивает и продолжит жить по-старому. Перемены происходят лишь тогда, когда опасности не затмевают надежды на лучшее будущее.

Тот, кто призывает к зеленой промышленной революции, навлекает на себя упрек в обожествлении технологий. Правда, и непримиримые критики цивилизации признают, что совсем без инноваций не обойтись. Но это, по их мнению, сродни ремонтным работам на «Титанике». Менять, дескать, нужно не способ производства, а человека, его привычки, желания, поведение. Из неумеренного Савла должен выйти умеренный Павел. Как ни относиться к подобным проповедям, по трезвом размышлении нельзя не признать, что отказ от потребления не спасет планету. Для этого нас слишком много, и каждый день приходят новые миллионы, алчущие завоеваний Модерна. Уровень индивидуализма, мобильности, комфорта, коммуникаций и плюрализма в современных обществах уже не понизить. Минимизация производства и потребления как политическая программа приведет лишь к авторитарному господству добродетели во имя экологии. Лучше держаться от этого подальше. Предмет экологической политики — перестройка не человека, а индустриального общества.

Так что же, образ жизни не имеет значения и уповать нам следует только на технические инновации? Ни в коем случае. Изменение наших повседневных привычек неразрывно связано с индустриально-технической революцией. Времена безоглядного потребления позади. Нам не уйти от ответственности за последствия наших поступков. Значение имеет не только заявленная цена товара, но и социальные и экологические затраты на его производство. Нагляднее всего это демонстрирует продовольственная сфера. То, что мы едим, влияет не только на наше физическое самочувствие, но сказывается и на общемировом землепользовании, методах земледелия, животноводстве, потреблении воды, расширении транспортных сетей и уровне выбросов CO2. Мощнейшим стимулом индустриализации сельского хозяйства является не «жажда наживы международного аграрного капитала», а наша неумеренность в потреблении мясо-молочных продуктов. Покупая в супермаркетах все больше птицы, говядины, салями, йогуртов и молочных коктейлей, мы даем толчок массовому животноводству. Соответственно, все больше зерновых культур идет на корма. Растут цены на основные продукты питания. Под подобным нажимом происходит все большая интенсификация сельского хозяйства. Тому, кто приходит в негодование от жутких коровников, рассчитанных на десятки тысяч животных, кто горько сожалеет, что коровы, свиньи, куры превратились в биомашины, придется пересмотреть свой рацион и есть поменьше мяса, побольше злаков, орехов, свежих овощей, фруктов. Опыт показывает, что это не так уж и страшно. Сокращение потребления мяса вовсе не означает отказ от гастрономических изысков, особенно если прибавить сюда преимущества вегетарианства. Речь в данном случае идет не о запрете, а скорее о другом способе получать удовольствие от еды.

Правда, даже наши изменившиеся представления о качественном питании не превратят сельское хозяйство в идиллию à la Бюллербю[24]. Глобальный спрос на продукты питания будет расти, роль аграрного сырья в промышленности и энергетике будет становиться все важнее, требования к сельскому хозяйству, нагрузки на почвы, потребление воды будут повышаться. Поэтому наше индивидуальное поведение лишь часть решения проблемы. Без политических реформ и научных инноваций мы с ней не справимся. Но вне зависимости от того, насколько наши привычки влияют на общую картину, всегда желательно поступать так, чтобы не причинять вред живому существу. Справедливая торговля и «био», этичное потребление и устойчивые вложения средств не просто мода. Это предвестники новой экономики. Чем больше людей будут задумываться о последствиях своих поступков, тем больше будет желаемый эффект.

Лишь сочетание технических инноваций, политического контроля и поведения каждого позволит достигнуть глубины, масштабов и скорости экологической трансформации, необходимых для предотвращения турбулентных кризисов. Однако нет никаких гарантий, что нам это удастся. Вполне возможно, что через пару десятков лет Земля, как пророчествует Zeit, превратится в очень неуютное, «жаркое, засушливое и непригодное для жизни» место[25]. Это вопрос открытый. Но даже если уже поздно устанавливать предельную планку повышения температуры на 2 °C вследствие парникового эффекта, мы обязаны сделать все, чтобы максимально сократить выбросы углекислого газа. Чем лучше нам удастся это сделать, тем выигрышнее будет исходная позиция будущих поколений, которым придется приспосабливаться к изменению климата и снова охлаждать Землю[26]. Мы достигли точки, когда нам необходима тройная стратегия: максимальное сокращение выбросов парниковых газов, понижение чрезмерной концентрации углерода в атмосфере, аккомодация к неотвратимым изменениям климата. Никакая, самая успешная инновационная стратегия, никакая культурная и политическая реформация не принесут гармоничного, бескризисного будущего. 9 млрд человек не могут жить в состоянии идиллии. И тем не менее мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы развернуть прогресс в новом направлении, избежав социал-дарвинистского «спасайся кто может».