— Пройдите сюда! — позвал бородатый врач, направляясь к каталке у стены, где лежало что-то прикрытое простыней.

Иду за ним на ватных ногах, с трудом делая каждый шаг. Врач откидывает простыню, и…

У меня все плывет перед глазами, двоится, троится. Не слышу, что говорит следователь. Лучше ослепнуть, чтобы не видеть слипшиеся волосы, подростковые угри, которых уже никогда не вывести, застывшие льдинками васильковые глаза Костика. В этот миг я наполовину умер!

Нервный следователь райотдела милиции, когда я по собственной инициативе пришел к нему, чтобы выяснить обстоятельства смерти сына, от меня отмахнулся и чуть было не послал куда подальше. Потом спохватился и извинился. Я, с трудом сдержавшись, поинтересовался:

— Что, все следователи такие нервные? — и мысленно уточнил: «Психованные».

Он криво усмехнулся:

— На моей шее куча дел. Если посчитать, то в среднем на каждое дело должно уходить максимум полдня, и это если работать без выходных. Это в кино следователи сидят в кафе-ресторанах, ночуют с красавицами, долго и нудно распутывают одно дело. Сверху требуют процент раскрываемости, как тут не станешь нервным? — Он непроизвольно дернул плечом. Да, на киношного героя он совсем не походил.

После смерти Костика, опознания в морге я словно впал в транс, сомнамбулическое состояние. Мне все время казалось, что я сплю и, когда проснусь, все станет на свои места, и, самое главное, Костик будет жив.

Выходя из морга, я столкнулся с Аней. Ей позвонили в школу и сразу сообщили о смерти Костика. Вместе с ней я вернулся в прозекторскую. Когда она увидела тело нашего сына, то не билась в истерике, не кричала, а только тихо плакала.

Когда мы вышли из морга, я попытался взять ее под руку, поддержать, но она резко отстранилась и обожгла меня ненавидящим взглядом.

— Это все ты виноват, все твои похождения с бабами, упустил Костика, и он пропал! — и тут она снова заплакала.

Я вызвал такси, и мы поехали домой.

С этого момента моя жизнь превратилась в кошмар. Все время до похорон я находился как будто во сне, автоматически оформлял необходимые документы, занимаясь организационными хлопотами, автоматически отвечал на соболезнования по поводу утраты сына.

Костика разрешили подзахоронить в могилу Аниного деда на кладбище Берковцы. Нам выдали тело Костика из морга на третий день после его смерти. Заключение судмедэкспертизы совпало с результатами расследования — самоубийство.

В морге служительница Харона, забрав одежду Костика — его выходной костюм, новую рубашку и туфли, — удалилась, оставив после себя запах дорогих сигарет, спиртного и тревоги.

Когда я увидел моего Костика в гробу, такого чистенького, свежего, с аккуратной прической, отдыхающего от всех треволнений его коротенькой жизни, я громко зарыдал, задыхаясь от сердечной боли. Внезапно перед глазами закружились белые мухи, все поплыло и я потерял сознание, сполз на пол.

Видение из прошлого ушло. Теперь я ничем не могу ему помочь, он ушел в вечную тьму одиночества! Резкий запах нашатыря — и я вернулся оттуда, а Костик там остался. Один!

В автобусе мы с женой сидим возле темного гроба, в котором покоится Костик. Жена все время что-то поправляет на нем, словно пытаясь его разбудить от вечного сна теплом своего участия. Действительность переместилась в страшный нереальный мир, схожий со сном. Хочется проснуться, и тогда жизнь пойдет по-другому, все ошибки останутся в прошлом. Но ничего нельзя вернуть. Жизнь — это не шахматная партия, закончив которую можно начать новую.

До сих пор мне не верится, что я лишился сына. Но Костика больше нет. Я готов пожертвовать своей жизнью, отдать все, что есть у меня, лишь бы вернуть жизнь ему. Готов перетерпеть все мыслимые и немыслимые муки ради этого, но чуда не случится.

Вот и наш дом, пятиэтажная хрущоба. Духовой оркестр, ахающе-охающие соседи, жильцы близстоящих домов, прохожие и просто любопытные. В квартиру Костика поднимать не стали из-за сложностей подъема на пятый этаж по узкой лестничной клетке. Да и зачем? Чтобы он снова оказался в той жалкой, нищенской обстановке, где прошла вся его жизнь?

Зал скорби и прощания кладбища Берковцов. На черном мраморном столе гроб с телом моего сына. В углу, на подставках, стоят венки. Я плохо понимаю, о чем говорит нанятая жалобщица. Она произносит закругленные, сглаженные фразы, которые подходят для всех и ни для кого конкретно. Индивидуальность Костика утонула в этих словах. Он не был ангелом, но и демоном не был. Обычный подросток, которому ничто человеческое не было чуждо.

Прощальная панихида подходит к концу. Не могу отвести взгляд от лица сына. Он часть меня, и неужели теперь он уйдет безвозвратно? Неужели это последние мгновения, после которых его образ останется только в памяти и на фотографиях?

Лицо у Костика заострилось, стал заметен грубый грим, проявились рубцы — следы работы патологоанатома. При виде этих рубцов сжалось сердце. Явственно представляю жестокий, яркий свет лампы в прозекторской, заскорузлый от человеческого жира, а точнее, от распадающейся трупной ткани стол, на котором лежал во внешней и внутренней наготе Костик. Прощаясь, целую его в лоб и чувствую холод вечности. Крышка гроба скрывает сына. Не в крышку, в мое сердце беспощадно вколачивают гвозди!

На могиле Костика вырастает холмик свежей земли и цветов. Улыбаясь, он смотрит на нас с большой фотографии, обрамленной венками, но веселости нет в его взгляде. Неужели он предчувствовал, когда я его фотографировал на старенький «Зенит», что эта фотография будет последним мостиком, связывающим его с этим миром?

У ворот кладбища стоит темная «Ауди-80». Возле нее расположилась живописная группа стриженых ребят, несмотря на мороз, без головных уборов, в кожаных куртках и ярких спортивных костюмах «Адидас». Они нагло рассматривают выходящих из ворот кладбища людей, гогоча и веселясь от души. Ребята молоды — вряд ли старше двадцати двух, максимум двадцати четырех лет.

Они удостаивают нашу группу пристальным вниманием. Подходят ближе и пропускают нас сквозь себя, словно сквозь сито. Одноклассники Костика испуганно жмутся под их наглыми взглядами. Я иду, поглощенный утратой сына.

Курносый парнишка в ярких пятнах спортивной экипировки демонстративно стоит у нас на пути, заставляя обходить его. Жестко задеваю его плечом, он отшатывается в сторону, что-то злобно шипит сквозь зубы, но кладбище — не место для выяснения отношений. Не здесь и не сегодня. Хотят — пусть смотрят. Сами, наверное, сюда приехали не на экскурсию!