– Спасибо, сынок.

Дамасо разнес бутылки по столикам, принял заказы и продолжал приносить и уносить бутылки до тех пор, пока посетители не разошлись по домам обедать. Когда на рассвете он вернулся домой, Ана увидела, что он пьян. Она взяла его руку и приложила к своему животу.

– Пощупай, – сказала она. – Слышишь?

Дамасо не обнаружил никакой радости.

– Шевелится, – продолжила она. – Целую ночь бил ножками.

Но ему это, судя по всему, было безразлично. Занятый своими мыслями, Дамасо рано ушел из дому и вернулся после полуночи. Так прошла неделя. В те редкие минуты, которые он проводил, лежа в постели и покуривая, он избегал разговоров. Ана стала теперь к нему особенно внимательной. В начале их совместной жизни был случай, когда он вел себя так же, а она не знала его характера и надоедала ему. И тогда, сев на нее в постели верхом, он избил ее в кровь.

Теперь она запаслась терпением. Еще с вечера клала у лампы пачку сигарет – знала, что ему легче вынести голод и жажду, чем отсутствие курева. И вот в середине июля Дамасо пришел домой вечером. Ана подумала, что он, наверное, уже успел здорово перебрать, раз вернулся так рано, и встревожилась. Вид у него был какой-то отупевший и потерянный. Поели молча, но, когда ложились спать, у Дамасо вдруг вырвалось:

– Уехать хочу!

– Куда?

– Куда-нибудь.

Ана обвела взглядом комнату. Журнальные обложки, которыми она обклеила все стены, выцвели и порвались. Она потеряла счет мужчинам, которые, глядя с ее кровати на эти фотографии киноактеров, постепенно поглощали их цвет и уносили его с собой.

– Тебе со мной скучно, – произнесла Ана.

– Дело не в этом, а в городке.

– Наш городок такой же, как все другие.

– Невозможно продать шары.

– Забудь ты о них. Пока Бог дает мне силы стирать, тебе нет нужды заниматься всякими темными делами. – И, помолчав, добавила осторожно: – Удивляюсь, как тебе пришло в голову это сделать.

Дамасо докурил сигарету и ответил:

– Так легко было, что я понять не могу, почему никто другой не додумался.

– В смысле денег – да, – согласилась Ана. – Но чтобы прихватить шары – другого дурака не нашлось бы.

– Просто я не сообразил. Мне это пришло в голову, когда я увидел их в коробке за стойкой и подумал: как трудился, а уйти придется с пустыми руками.

– Несчастливая твоя звезда, – вздохнула Ана.

На душе у Дамасо стало легче.

– А новых не шлют, – сказал он. – Сообщили, что они подорожали, и дон Роке говорит, что теперь ему невыгодно.

Он закурил новую сигарету и, рассказывая, почувствовал, что сердце его словно очищается от чего-то темного.

Дамасо рассказал, что хозяин заведения решил продать бильярдный стол, хоть много за него теперь и не выручишь. Сукно из-за неумелой игры начинающих сплошь в дырах и разноцветных заплатах, и надо заменить его новым. А пока для любителей, состарившихся вокруг бильярда, единственным развлечением остаются передачи с чемпионата по бейсболу.

– Вышло так, – закончил Дамасо, – что мы хоть и не хотели, а подложили всем свинью.

– И никакой пользы не имеем, – добавила Ана.

– А на следующей неделе и чемпионат закончится.

– Не это самое плохое. Самое плохое во всей этой истории – негр.

Она лежала, положив голову ему на плечо, как в былые времена, и чувствовала, о чем он думает. Подождала, пока он докурит сигарету, а потом произнесла:

– Дамасо!

– Что тебе?

– Верни их.

Он закурил новую сигарету.

– Я уже сам об этом несколько дней думаю. Только не знаю, как это сделать.

Они сговорились было оставить шары в каком-нибудь людном месте, но потом Ана сообразила, что, хотя это и разрешит проблему бильярдной, дело с негром все равно не будет улажено. Полиция может по-разному объяснить появление шаров, не снимая с негра вины. Может случиться и другое: шары попадут в руки человека, который не вернет их, а оставит себе, надеясь потом продать.

– Уж если взялся за что-то, надо делать как следует, – заключила она.

Они выкопали шары. Ана завернула их в газету так, чтобы сверток не обнаруживал их формы, и положила в сундук.

– Теперь дождемся подходящего случая, – сказала она.

Но прошло две недели, а случай все не подворачивался. Поздно вечером двадцатого августа, ровно через два месяца после кражи, Дамасо, придя в бильярдную, увидел дона Роке за стойкой; пальмовым веером он отгонял насекомых. Радио молчало, и это еще сильнее подчеркивало его одиночество.

– Ну, что я тебе говорил?! – воскликнул дон Роке, словно радуясь, что его предсказание сбылось. – Все пошло к черту!

Дамасо опустил монету в музыкальный автомат. Мощный звук и разноцветные мелькающие огни во всеуслышание, как ему показалось, подтверждали его преданность бильярдной. Однако дон Роке, похоже, этого не ощущал. Дамасо сел рядом с ним и попытался утешить, но его аргументы звучали малоубедительно и сбивчиво. Дон Роке слушал с безразличным видом, лениво обмахиваясь веером.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул он. – Чемпионат по бейсболу не мог длиться вечно.

– Но шары могут найтись.

– Не найдутся.

– Не мог же негр съесть их.

– Полиция искала повсюду, – раздраженно проговорил дон Роке. – Он бросил их в реку.

– А вдруг случится чудо и шары найдутся?

– Брось фантазировать, сынок. Дело гиблое. Ты что, веришь в чудеса?

– Иногда.

Когда Дамасо покинул заведение, зрители из кино еще не выходили. Чудовищно гулкие фразы то смолкали, то снова разносились над спящим городком, и немногие двери, остававшиеся открытыми, казалось, вот-вот закроются. Побродив по площади, Дамасо направился к танцевальному залу.

В зале находился только один посетитель, оркестр играл специально для него, и он танцевал с двумя женщинами сразу. Остальные женщины чинно сидели вдоль стен, словно дожидаясь какого-то известия. Дамасо занял столик, махнул рукой буфетчику, чтобы тот подал пива. Он стал пить прямо из бутылки, отрываясь, только чтобы перевести дыхание, и наблюдал сквозь стекло за мужчиной, танцующим с двумя женщинами. Обе они были выше своего партнера.

В полночь появились женщины, которые были в кино, а вслед за ними и мужчины. Среди женщин оказалась и подруга Дамасо. Она села к нему за столик.

Дамасо даже не посмотрел на нее. Он выпил уже полдюжины пива и по-прежнему не отрывал взгляда от танцора. Тот танцевал уже с тремя женщинами, но не обращал на них никакого внимания, а был поглощен лишь тем, что выделывали его ноги. Он казался счастливым, и было видно, что он стал бы еще счастливее, если бы, кроме рук и ног, у него имелся и хвост.