— Начнем с того, что я знаю, кто ты. Во-первых, это я после вчерашнего уговорила Анечку все-таки взять себе охрану. Будь я помоложе, я бы эту сволочь сама от нее отвадила, но я старуха, мне это уже не по силам. Пантелеич в прошлый раз его отсюда хорошо турнул, больше не сунется.

— А Пантелеич — это?..

— Один из охранников. Да и остальные так же поступили бы — они Анечку очень уважают. Их у нас тут четверо, все бывшие менты, службу знают и совесть не потеряли. Красть в театре нечего, но журналюги постоянно пытаются со служебного входа внутрь попасть — все надеются что-нибудь «жареное» разнюхать и статейку тиснуть. А мужики на деньги не зарятся и взашей их гонят.

— А во-вторых? — напомнила я.

— А во-вторых, даже если бы это было только ее решение, она мне все равно об этом сказала бы — у нее нет от меня тайн. Знает она, что я люблю ее как родную дочь, вот ничего и не скрывает, потому что понимает: все, что я делаю или говорю, только для ее пользы. Как ты ее на улице и в других местах будешь охранять — твое дело, я в этом ничего не понимаю. Ты и здесь постараешься ее от всех защитить, только местных народных обычаев не знаешь. А в театре свои законы, для чужого человека тут многое может показаться странным, поэтому я тебя прошу с шашкой наголо в бой не бросаться. Прежде чем что-то сделать, ты меня хотя бы в известность поставь, а то по незнанию можешь таких дров наломать, что они потом и на растопку не сгодятся. А я хотя бы от непоправимых ошибок тебя остановлю.

— Анне в театре что-то угрожает? — напрямую спросила я.

— Физически — ничего, а морально… — Она со всхлипом вздохнула. — Ты тут посиди в уголке тихонечко да репетицию посмотри, сама все поймешь. А не поймешь, так я тебе растолкую. Пока репетиция не началась, ты в фойе пойди да фотографии посмотри, чтобы знать, кто есть кто, а потом незаметно в зал возвращайся, а то Воронцов орать будет.

— А это кто? — поинтересовалась я.

— Увидишь, — выразительно ответила она и ушла.

Я прогулялась по фойе, поднялась по лестнице наверх, пользуясь тем, что двери лож были открыты, посмотрела на зал сверху и, увидев, что в зале и на сцене началось какое-то движение, спустилась вниз. Устроившись на последнем ряду, я стала наблюдать за тем, что происходит, но хватило меня только на десять минут. Я даже толком не поняла, что именно они репетировали, потому что какой-то сидевший за столом в зале мужик с визгливым голосом и обширной лысиной буквально фонтанировал оскорблениями в адрес Ермаковой. То она не так ходила, не так стояла, то не так говорила, а уж шпильки с намеком на ее почтенный возраст, да все с потугой на остроумие, так и сыпались. Словом, издевался как мог! Анна стоически все это терпела, а вот вторая актриса на сцене, в которой я по фотографии узнала Дарью Лукьянову, верноподданнически подхихикивала и была явно довольно происходящим. Когда желание убить этого мужика стало уже нестерпимым, я вышла из зала и пошла к охраннику.

— Степаныч, ты сигаретами не богат? — спросила я, хотя в последний раз курила еще на службе.

— Чего это ты? — удивился он, но полез в карман. — Только у меня самые простые.

— Мне без разницы, — отмахнулась я, беря сигареты и зажигалку.

— Ты на репетиции, что ли, была? — догадался охранник, и я кивнула. — Тогда понятно, — криво усмехнулся он. — Опять из Вороны дерьмо поперло.

— Неужели его никто не может поставить на место? — возмущенно спросила я.

— Щас! Пантелеич ему как-то высказал все, что накипело, и без премии остался, а теперь новую работу ищет. Иди, успокойся! У нас внутри курить запрещено, так мы возле двери дымим.

Покурив на улице, я вернулась внутрь, отдала Степанычу сигареты с зажигалкой и, выяснив у него, что Ковалева у себя в костюмерной, отправилась к ней за обещанными разъяснениями.

— Да уж! Перевернуло тебя! — покачала головой она при виде меня. — Садись! Делись впечатлениями!

Запах в завешенной самыми разными нарядами костюмерной стоял не самый приятный, но мне было не до того — меня трясло от ярости.

— Теперь я понимаю, почему Анна приезжает на репетицию за час! Не только для того, чтобы после поездки на машине успокоиться, но и для того, чтобы морально подготовиться к этим издевательствам! Но почему она их терпит? Она же может отказаться от этой роли! Все-таки народная артистка России, а не кто-нибудь!

— Народная, и что? — невозмутимо спросила Ковалева. — Звания здесь ни при чем! Ты заруби себе на носу, что самая зависимая профессия — это артисты! А вот режиссер — бог и царь! Он может любую приму с главной роли снять и отдать ее никому не известной актрисульке. И никто ему ничего не сделает! Неужели ты думаешь, что Анечка от хорошей жизни все это терпит? Да с тех пор, как эта история началась, она только на пустырнике и держится!

— Александра Федоровна, я обязана обеспечивать Анне покой душевный и физический, мне за это деньги платят. Поэтому давайте подробно, что это за история, — потребовала я.

— Она не сегодня началась. Анечка в кино долго снималась, а спектакли с ее участием в это время никто, естественно, с репертуара не снимал, все ее роли играла Зойка Сизова. Баба она небездарная, но до Ани ей далеко. Вернулась Анна и снова стала сама играть. И тут Борьке нашему Димку Воронцова навязали…

— Борька — это?..

— Главреж наш, — поморщилась Ковалева.

— Что же вы о нем так презрительно? — удивилась я.

— Так, в деревнях козлов издавна Борьками называли, — усмехнулась она. — Вот и наш хоть и на двух ногах ходит, а козел и есть!

— Понятно. А что собой Воронцов представляет? Давайте о нем поподробнее.

— Бездарь полная, а мнит о себе черт-те что. Он, мол, окно распахнул, чтобы впустить свежий воздух в затхлый мир классики, а те, кто не способен понять его новое прочтение старых произведений, — ретрограды и быдло необразованное. Но тут вот какое дело: он женат на Томке Гогуа, дочери Томаса, царствие ему небесное. Пока тот был жив, держал зятя при себе помощником режиссера, ассистентом, вторым режиссером, воли ему не давал. Да и под присмотром он у того был, потому что кобель Димка законченный. Правда, от Томки и святой бы гулять начал — страшна как черт.

— Зачем же он на ней женился?

— Так Димка из глухой провинции, из Семипалатинска. Как уж он на Высшие режиссерские курсы проскользнул, не знаю. А Томка на сценариста училась. Томас решил, что режиссура не для нее, но она крепким профессионалом стала, сценарии у нее, как с конвейера, слетают. Короче, Димке надо было в Москве зацепиться, вот он за Томкой и начал ухлестывать. Та и рада — с ее внешностью выбирать не приходилось, а Воронцов красавчиком был, это сейчас уже истаскался и на помойного кота похож. Конечно, Томас все видел, а куда деваться, если Томка его точная копия: и рост, и очень впечатляющих размеров нос, и волосатость по всему телу повышенная. А как Томаса не стало, Димка волю почувствовал и загулял. Тогда Томкины племянники (их у нее четверо от двух старших братьев) его вразумили. — Она показала кулак. — Больше он откровенно не котовал, но гулять по-тихому продолжал.