— Господа, если мы не допустим тут участия таинственного Неизвестного, то нам будет невозможно объяснить тех ужасающих происшествий, которые разразились вчера, 2-го февраля, в северной и восточной части Европы, от часа пополудни до полуночи. По приказу и сообразно с инструкциями министра, эти новости сообщены мне лишь после их проверки и удостоверения, до такой степени они невероятны! Вот, господа, эти депеши!

В этот момент молчание было могильное. Все глаза были прикованы к губам адмирала, с которых должны были слететь ошеломляющие слова; все уши, образно говоря, дрожали в ожидании страшных вестей, все сердца мучительно бились пред перспективой непривычных ощущений. И как невидимый призрак, напоминание о роковом Неизвестном сковало все мысли.

Сухим теперь и отчетливым голосом, отчеканивая каждый слог, адмирал прочел:

«Париж. Башня Эйфеля. 3-е февраля. Шесть часов утра. Вчера, в час дня, в водах острова Гельголанда внезапно взорвался германский броненосец «Kaiser Friedrich II». Он участвовал в эскадренных маневрах. Были слышны два почти одновременные взрыва. Броненосец был разрушен совершенно. Часть экипажа могла быть спасена другими судами эскадры. Двести человек матросов и двенадцать офицеров, в числе которых и адмирал Шильман, погибли. Причина катастрофы неизвестна».

Одним движением руки адмирал бросил бумагу на стол и взял другую. Все офицеры были бледны до ужаса. Тишина нарушалась только усиленным чьим-то дыханием, да треском стула под капитаном Лекербалеком.

Но адмирал стал сейчас же читать дальше:

«Париж. Башня Эйфеля. 3-е февраля. Семь часов тридцать минут утра. Вчера, 2 февраля, в восемь часов утра английский броненосец «Exemouth» взорвался перед бухтой Портсмута, на своем обратном пути из открытого моря, где он производил опыты ночной сигнализации. Два почти одновременных взрыва были расслышаны экипажем сопровождавших судно миноносцев. «Exemouth» раскололся на три части и потонул в две минуты. Из шестисот пятидесяти человек экипажа лишь сто восемьдесят четыре спаслись, большинство раненых было спасено миноносцами. Все остальные погибли. Причина катастрофы неизвестна».

Когда адмирал читал эту телеграмму, общее волнение было так сильно, что многие офицеры привстали со своих мест. Но начальник одним жестом заставил их опять сесть и, среди мертвого молчания, произнес:

— И вот, господа, третья и последняя телеграмма. Если она и длиннее других, зато менее разрушительна, а также она касается в отдельности Франции.

Офицеры передрогнулись, и черты огромного большинства их отразили невыразимую тревогу:

И адмирал, на этот раз не стараясь скрывать своего волнения, прочитал:

«Париж. Башня Эйфеля. 3 февраля. Девять часов утра. Вчера, в полдень, 2 февраля, на рейде Шербурга, взорвался находящейся в радиусе Cainte-Anne и под прикрытием западного мола форт Шаваньяк. Слышно было пять последовательных взрывов. От форта и от скалы, на которой он стоял, осталась на уровне моря лишь груда разорванных камней.

Насчитывают лишь трех жертв, так как весь гарнизон был на берегу. Эти три жертвы были: вестовой у ворот, сержант и часовой. Катастрофа была ужасающей, если принять в соображение ее внезапность, силу и те обстоятельства, при которых она произошла. В самом деле, по приказу министра и вследствие и в предвидении известных маневров эскадры, только что введенные в действие наэлектризованные металлические сети были накануне погружены в море и заперли и до сих пор еще совершенно запирают Западный и Восточный проходы, дающие единственный доступ на рейд Шербурга. Больше того: четыре миноносца крейсировали впереди этой завесы. Ни одна даже самая маленькая подводная лодка не могла бы проскользнуть, не будучи замеченной, так как сети были натянуты от самой поверхности моря и до дна и были соединены с электрической сигнализацией, находящейся в фортах, защищающих проходы. И вот ни один из этих звонков не был приведен в действие, чем доказывается, что к сети не прикоснулись ни в едином пункте. Если сопоставить с разрушением форта Шаваньяка катастрофы немецкого «Kaiser Friedrich II» и английского «Exemouth» и приписать их одной и той же причине, то становится невозможным полагать, чтобы это было делом какой-нибудь подводной лодки, как бы ни велика была приписываемая ей в таком случае, быстрота хода и мощность. И таким образом приходится остаться при догадках…»

Адмирал смолк среди шепота горя и изумления. Офицеры переглядывались и кое у кого на глазах блеснули слезы. Никто не осмеливался произнести ни слова. Впрочем, что же и говорить? Ужас охватил все сердца: ужас тем более сильный, что происходил от той самой причины, над которой еще вчера потешался и хохотал весь флот.

Но адмирал еще не садился. Он поднял руку и голосом, в котором снова слышались спокойствие и приказание, сказал:

— Господа, точное приказание и инструкции сопровождают каждую из этих депеш, в которых, к сожалению, нельзя ни малейше усомниться, так как они были составлены на шифре, ключ от которого имеется лишь у министров, адмиралов — командующих эскадрами и у капитана судна командира «Patrie». Часть этих инструкций я вам уже передал, отдав вам сегодня утром мои приказы. Через полчаса мы выходим в море, с назначением в Гибралтар. Возможно, что к юго-востоку от Балеарских островов мы встретим английскую средиземную эскадру в тридцать один вымпел и четыре подводных лодки. Вместе с нею мы будем закрывать Гибралтарский пролив: англичане в первой линии, мы — во второй. Таким образом, надеются помешать неизвестному врагу проникнуть в Средиземное море, а может быть и заметить его, словить и уничтожить, будь это несколько, или лишь одна величина…

Адмирал сделал паузу и добавил:

— Я сказал все, что имел сказать. Через пять минут каждый из вас должен быть на своем месте. И через четверть часа я дам сигнал в выходу. Мы отправляемся на войну, какой до сих пор еще не знало человечество, так как никто из нас не знает, с каким врагом мы будем сражаться. Поэтому больше чем когда-либо требуется дисциплина, отвага, самопожертвование и хладнокровие! И вместе провозгласим: «Да здравствует Франция! Да здравствует Республика»!

Чувствовался огромный порыв в этих восклицаниях, и внезапно поднявшись вокруг стола все до одного офицеры, начиная с адмирала и до простого мичмана, воскликнули: «Да здравствует Франция»!

Дверь салона отворилась и на пороге ее появился капитан судна. Он был страшно бледен и высоко держал протянутую руку, в которой было два телеграфных листка. Его увидели в одно время половина присутствовавших и сразу смолкли и застыли. Остальные сейчас же обернулись и тоже остановились и опустили руки.

В трагическом молчании, которое тогда наступило, раздался спокойный голос адмирала Жерминэ:

— Что нового, капитан?

Офицер сделал четыре шага и протянул адмиралу бумаги, и едва слышным, прерывающимся от волнения голосом проговорил:

— Я их расшифровал, адмирал!

Начальник эскадры взял листки и пробежал их глазами и не мог сдержать в себе содрогания, и капли пота заблестели на его лбу.