— Мальчишка чей-то бежит, да во всю рысь.

Марья Арифметика сразу узнала своего девятилетнего сынишку.

— Не сотворилось ли чего там у меня, уж глаза кому не выкололи ли? — она воткнула в землю вилы и заспешила навстречу сыну.

— Мамка, — еще издали кричал задохнувшийся мальчик, — председателя убили, Еремея Кузьмича…

Чупров от этой вести будто окаменел. Бабы подняли крик.

— Кузьмича убили!.. Пошли, бабы, в хутор!

Фома Лупыч долго не приходил в себя. К нему прихромал Веревкин. Поглядели друг другу в глаза и пошли вслед за людьми.

X

Еремей Кузьмич лежал посреди дороги лицом вниз, поджав под себя руки. Фуражка валялась рядом. Со всех сторон хутора тянулись сюда старики, старухи и немощные. Тело переворачивали с боку на бок, искали рану. Но ее не было. Местный престарелый фельдшер определил, что председатель скончался от разрыва сердца.

Оставшиеся в хуторе говорили одно:

— Вскоре после отправки людей в степь Кузьмич, ведя в поводу лошадь, прошел по улице до края хутора, а потом, при второй попытке запрыгнуть на лошадь, вдруг упал.

К вечеру из района приехал первый секретарь райкома партии, который привез с собой врача. Тот установил то же самое: Кузьмич умер от разрыва сердца.

Решено было хоронить председателя на другой день после обеда. Из соседних колхозов начали прибывать небольшие делегации — в два-три человека, в основном ветераны. Остался на ночлег в Ветелках и секретарь райкома.

На похороны поднялся весь хутор. Всю ночь около дома Услонцевых кружили старухи, которым запрещено было отпевать покойника.

С утра двинулись люди от мала до велика к колхозному клубу, где был поставлен для прощания гроб с телом покойного.

Дольше всех стоял у гроба Фома Лупыч Чупров. Люди шли и шли, а он стоял чуть в сторонке и не отводил глаз от покойника.

«Победил, выходит, все-таки я, — думал без особого торжества Чупров. — Какие есть ведь люди! Какая у них вера!.. И будто уходят такие люди с земли… Ан нет. Самый корень-то их жизни остается в народе. И попробуй, вырви-ка его».

Какое-то непонятное ему самому сожаление поднималось из глубины души и росло. Каждая встреча с Услонцевым вызывала у обоих тяжелые воспоминания, подозрение. А что будет теперь? Неизвестно еще, кто заменит Кузьмича.

Подувший вдруг ветерок взвихрил из-под ног Чупрова пыль вместе с пересохшей травой. Фома Лупыч закрыл глаза:

— А не сон ли это?

Чупров открыл глаза — та же толпа провожала в последний путь своего председателя.

После похорон секретарь райкома остался на поминки, где больше молчал и ел медленно, точно прислушиваясь к осторожным разговорам людей. Потом Козырев извинился и вышел, поблагодарив колхозников за участие в похоронах.

Белавин — следом.

— Пойдемте в Совет, — сказал секретарь райкома. — Где Горбова-то?

В Совете уселись все трое в разных углах. Помолчали. Потом Козырев сказал:

— О председателе… Пока ты, Федор Степанович. Всего двое вас, коммунистов. Вот и берите все на себя. Колхоз берегите… Хлеб весь до конца уберите. Теперь о председателе Совета. Горбова — депутат. Вот на сессии изберете ее председателем.

XI

Два горячих дня отняли у колхозников похороны председателя колхоза.

В степи в валках пересыхало сено, кое-где на буграх начинали белеть стебли ржи; как гроза надвигалась самая трудная пора на селе — жатва.

После отъезда Козырева, Белавин, вернувшись поздно вечером домой, долго не мог уснуть. Если не заготовить сена — подохнет зимой колхозный скот, если снять с работы способных сесть на комбайн и трактор людей — сорвется уборка хлебов. Что делать?

Федор Степанович встал с постели, распахнул окно, снова лег и, глядя на звезды, теребил мягкие усы, пока не принял решения. Кто знает, сколько неприятностей ожидает его и Горбову, но другого пути не находил. «Пойду к Андреевне», — решил он, надевая брюки. Наскоро умылся, расчесал усы и пошел.

Горбова тоже не спала. Когда вошел к ней Белавин, она ничего не сказала.

— Ты что не спишь? — спросил Белавин.

Горбова закрылась пуховой шалью, поежилась.

— Тебя жду.

— Да ну?..

— Вот тебе и ну.

Федор Степанович сел на пороге, достал кисет и стал, не торопясь, свертывать цигарку.

Горбова молча смотрела на председателя колхоза, точно выжидая, когда же он закурит. Белавин долго слюнявил бумагу, потом снова спросил:

— Почему ты все-таки не спала?

— Два дня потеряли, — сказала, наконец, она, шаря по полу голыми ногами в поисках тапочек. — Наверстать их трудно…

— И из-за этого не спать, — Белавин раскурил цигарку, затянулся и затем выпустил из себя, как из трубы, столько дыма, что им заволокло всю избу.

— Тьфу, — замахала руками Андреевна, — прокоптишь и меня, и весь дом.

— Ну так что же ты придумала? А уж, верно, придумала, раз не спишь.

— Надо пойти на крайности…

— Какие? — Белавин повернулся лицом к Горбовой.

— Обратимся к колхозникам. Сто дворов — сто фургонов сена.

В распахнутую дверь вдруг обрушилось теплом и светом солнце, которое неожиданно поднялось из-за невысокого саманного сарая. Сразу стало жарко, хотя ветерок по-прежнему трепал на голове Белавина густые, черные с проседью волосы.

— Своего?! Своими руками накошенного в свободные минутки, ночью? — испуганно спросил Белавин и в упор посмотрел на Горбову. — Но ведь это черт знает что!.. Каждый за свой клочок…

— Вот мы нынче с тобой первыми и повезем. Но сначала пойдем по людям. С животноводами буду говорить я. А ты — в мастерских. Иного выхода нет.

— Вот тебе, батюшка, и Юрьев день, скажут колхозники, — почти шепотом выдавил из себя Белавин. Всю ночь он думал о том же — со двора по фургону сена, но и готов был в любую минуту отказаться от принятого решения — стоило Горбовой чуть-чуть возразить. Но теперь уже все… «Повезут или не повезут? А если не повезут? Такого еще не было со времен организации колхозов, со времен раскулачивания… Не повезут. Но почему я так сам ухватился за эту идею, почему в нее поверила Горбова?..»

— После дойки всем собраться у колодца. Горбова сообщит новость, — полетело по хутору.

Гадали люди, что за новость… Радостного никто не ожидал.

Часам к семи утра народ стал сходиться. Пастух выпустил стадо из карды, отогнал его к берегу речки на травы, а сам вернулся и улегся, как и все, на густой зеленый подорожник, словно кошмой закрывший землю. Удобнее старались устроиться, будто надолго. Сидели, лежали, ждали и балагурили.

Горбова была в зеленой гимнастерке, подпоясанной широким солдатским ремнем, в черной юбке и легких хромовых сапожках. Из-под косынки высыпался локон черных волос. Синие глаза, будто налитые слезой,