– Нет, я не знала.

Звание «Человек Года» по версии Киванис-клуба было в Мейкомбе послевоенным новшеством и значило обычно «молодой человек далеко пойдет».

– Аттикус был так горд. Говорит, Генри еще не вполне понимает значение слова «контракт», но в налогах разбирается прекрасно.

Джин-Луиза усмехнулась. Отец утверждал, что выпускнику юридического колледжа нужно еще пять лет, чтобы изучить право: два года – на экономику, еще два – освоить принятый в Алабаме порядок подачи кассаций и еще год – чтобы перечесть Библию и Шекспира. После этого человек полностью оснащен и ему ничего не страшно.

– А что ты скажешь, если Хэнк станет твоим племянником?

Александра, вытиравшая руки посудным полотенцем, замерла. Повернулась, пристально взглянула на Джин-Луизу:

– Ты серьезно?

– Не исключено.

– Не торопись, дитя мое.

– Не торопиться? Мне двадцать шесть, тетя, а Хэнка я знаю с рождения.

– Да, но…

– Что такое? Он тебе не нравится?

– Не в этом дело… Ты пойми, флиртовать с молодым человеком – одно, а выйти за него замуж – совсем другое. Тут следует принять в расчет все. Происхождение Генри…

– …точно такое же, как мое. Мы с ним из одного курятника.

– У него в роду были алкоголики…

– У кого их не было?

Александра выпрямила стан:

– У Финчей.

– Это верно. У нас все просто полоумные.

– Ты сама знаешь, что это неправда.

– Кузен Джошуа, скажешь, был не чокнутый?

– Тебе прекрасно известно, что тут виной другая ветвь. Послушай меня, деточка, во всем округе нет юноши достойней и приятней Генри Клинтона. Однажды он составит чье-то счастье, но…

– …но для наследницы рода Финчей недостаточно хорош, да? Милая моя тетушка, это все сгинуло после Французской революции… или началось, не помню точно.

– Я вовсе не это имела в виду. А просто в делах такого рода надо быть осторожнее.

Джин-Луиза улыбалась, но линии ее обороны были приведены в боевую готовность. Опять начинается. О господи, и зачем я это ляпнула. Убить меня мало! Тетушке Александре только дай волю – с нее станется подыскать Генри где-нибудь в Уайлд-Форк чистенькую хорошенькую телушку в образе человеческом да еще благословить их детей. Знай свое место, Генри Клинтон.

– Я, ей-богу, в толк не возьму, куда уж тут осторожнее. Аттикус хотел бы, чтобы Хэнк вошел в семью. Рад был бы до смерти.

Да, это так. Аттикус Финч с доброжелательным бесстрастием наблюдал, как Хэнк коряво ухаживает за его дочерью, советовал, когда просили совета, но всячески показывал, что его дело сторона.

– Аттикус – мужчина. Он в этом не разбирается.

У Джин-Луизы даже зубы заныли.

– Да в чем «в этом», тетя?

– Послушай меня, деточка. Какой судьбы ты бы желала для своей дочери? Разумеется, самой счастливой. Ты пока этого не понимаешь, как и большинство девушек твоего возраста… Что бы ты сказала, если б твоя дочь собралась замуж за человека, чей отец бросил их с матерью, а потом спился и умер где-то на железнодорожных путях в Мобиле? Кара Клинтон была добрейшей души человек, жизнь ей досталась тяжелая, об этом можно только пожалеть, но ты ведь намереваешься связать свою судьбу с плодом такого союза. Тут семь раз отмерить надо.

Семь раз отмерить, ага. Джин-Луиза увидела, как поблескивает золотая оправа очков на брюзгливом лице, обрамленном буклями парика, воздетый костлявый перст. И продекламировала:

Последний шанс. Нас уверял ответчик,

Что он, напившись, может и влепить.

Ну, что ж, коллеги. Суд идет навстречу.

Вот пусть и влепит. Здесь, сейчас… Споить!!![11]

Александра восторга не выказала. Наоборот, была до крайности удручена. И решительно не желала понимать нынешнюю молодежь. И не то чтобы молодежь нуждалась в понимании – в каждом поколении молодые люди одинаковы, – но эта дурашливость, это легковесное отношение к важнейшим вопросам, от которых, может быть, зависит человеческая судьба, раздражали ее чрезвычайно. Племянница вот-вот сделает непоправимый шаг, совершит главную ошибку своей жизни, а вместо того чтобы осознать серьезность последствий, валяет дурака и строит насмешки. Вот что значит – остаться без матери. Аттикус с двух лет предоставлял ей полную волю, девочка росла как трава – нечего удивляться тому, что выросло. Она просто обязана привести племянницу в чувство, причем немедленно и крутыми мерами, не то будет поздно.

– Джин-Луиза, – сказала она. – Придется напомнить тебе кое-какие истины. Подожди, не перебивай. – Александра простерла руку, призывая к молчанию. – Я уверена, ты и сама это знаешь, однако так привыкла все вышучивать и над всем глумиться, что кое на что просто не обращаешь внимания. Живешь в Нью-Йорке, а разума – как у младенца. Генри Клинтон тебе не пара и парой никогда не будет. Мы, Финчи, не можем породниться с голытьбой и белой швалью, а родители его именно таковы и были. И хотелось бы назвать их иначе, да нельзя. Генри более или менее выбился в люди лишь благодаря Аттикусу, который его тянул и тащил, и еще потому, что случилась война, а ветеранам обучение бесплатно. Какой бы славный он ни был, плебейство не спрячешь и не отскоблишь. Ты, может быть, не обращала внимания, что он облизывает пальцы, когда ест торт? Это оно. Тебе не бросается в глаза, что он кашляет, не прикрывая рот? И это оно. А ты знаешь, что в университете он очень некрасиво поступил с одной девушкой? То же самое. А ты ни разу не замечала, как он ковыряет в носу, думая, что его никто не видит? Оно…

– Это не плебейство, а мужское начало, – сказала Джин-Луиза мягко, хотя внутри у нее все кипело. Надо выждать немного – и к тетушке вернется доброе расположение духа. Она-то никогда не сорвется, не опустится до грубости, а вот я – уже на грани. Она не унизится до перебранки, как это бывает с Хэнком и со мной. Не знаю, кто она, но, ей-богу, пусть лучше замолчит, а не то я подкину ей пищу для размышлений…

– …и в довершение всего он уверен, что Аттикус на своем горбу вывезет его к успеху. Метит на его место в церковном совете, пытается за его счет расширить свою практику, колесит по всей округе на его машине. И ведет себя так, словно этот дом уже принадлежит ему… И что же Аттикус? Да ничего. Принимает как должное. Более того, ему даже нравится. А в городе только и разговоров, что Генри Клинтон прибирает к рукам все, что у Аттикуса есть…

Пальцы Джин-Луизы, проворно сновавшие по ободку чашки в раковине, замерли. Она стряхнула капли на пол, подошвой растерла по линолеуму.

– Тетя, – сказала она почти нежно, – ты чушь мелешь. Собачью чушь. Заткнись, а?