– Ты, сосед дорогой, знаешь, что я тебя дюже уважаю. И в чине ты мне не ровня! Но про свадьбу, мил-человек, решать станем по осени. И пост зараз, и пахота опосля подойдет, и сенокос…

– До Покрова цыган сто кобыл засекает! В мясоед этот давай свадьбу обтяпаем. Как мы с тобой порешим, так и будет! Я лично потрачусь! Сын у меня один… Ты же воевал, знаешь. Надо всё в пору: пересидишь, сам под шермицию[13]угодишь.

Но урядник, невзирая на то, что сосед величина войсковая, еще непримиримей рявкнул:

– Не неволь, Данила Петрович!

С великой обидой ушел седочубый Гревцов, с понурым видом – сын. Илья Денисович проводил их до мостков, проследил: благополучно ли доберутся до своего куреня. И, снова усевшись на галдареи, развязал кисет и вложил в ноздри по щепотке крепкого турецкого табака, присланного с оказией сыном еще в Рождественский пост.

Тихо было вокруг, лишь на дальних раскатах-бастионах брехали собаки, раздавались голоса, долетали обрывки песен. Синели неоглядные сумерки. Водная гладь уходила по донскому руслу неведомо куда, смыкаясь с небом. И в этой удивительной слитности терялось ощущение определенности, казалось, что ушли из-под ног доски, и он невесомо парит в похолодевшем вечернем воздухе. От этого стало весело и вольно. И забылось про всё на свете, – глядел урядник, как зажигаются над Черкасским городком звезды и отражаются в донской воде, в иссиня-темном зеркале. Считал их, пока не сбился, – и завел вполголоса песню про любушку-голубушку да про горькую чужбину и одинокого казака, – своего сына, Леонтия Ремезова…

Девлет-Гирей, окончив совет, пожелал, чтобы с ним остались в юрте Шабаз-Гирей и нурадин Муробек-Гирей. Все они связаны кровными узами.

– Если сведения, полученные от наших людей, верны, мы должны завтра выступать. Русских мало. Нас много! Едисанцы – да будь славен Аллах! – образумятся. Воины султана Абдул-Гамида ропщут. Они прибыли со мной, чтобы воевать против гяуров, а не отсиживаться за Кубанью.

– У русских грозная кавалерия. Напасть следует внезапно, – заметил младший брат Шабаз, калга, украдкой подтягивая край ноговицы.

– О, ты прав, Шабаз-Гирей! – подхватил нурадин, улыбаясь и щуря щелочки глаз. – У нас есть проводники из кубанских ногаев. Они хорошо знают всю степь, до калмыцких хотонов.

Девлет-Гирей, покусывая кончик рыжего уса, устало опустился на локоть. Больше двух часов он, как и все остальные, сидел в шатре на толстом исфаганском ковре, и оттого покалывали отекшие ноги. В ушах его еще стояли гортанные голоса мурз и военачальников, призывавших идти на урусов, отбивать ногайские аулы, опустошать донские станицы. Но прежде всего ему нужно одно: полное повиновение ногайских орд и возврат их в Крым. Или по крайней мере перемещение к границам Крымского ханства. Он отчаянно не любил Россию и русских, готов был погибнуть в сражении с ними, но цель, ради которой его всемилостивейший султан Порты возвеличил и направил сюда, была четкой. Все усилия должны быть направлены на возвращение ногайцев под крыло Османской империи и Крыма.

– Не для этого оставил я вас, братья, чтобы говорить о решенном. Ко мне приехал и ждет аудиенции посланец кабардинского владетеля Атажукина. Ему стало ведомо, что мною отвергнут Карасунский договор, подписанный Сагиб-Гиреем. Кабарда, как я считаю, принадлежит нашему ханству. Как единоверческая земля! Так же считает Атажукин и Мисост Баматов, влиятельные люди Большой Кабарды.

– Но кабардинцы дали клятвенный обет императрицы России. – озабоченно напомнил нурадин. – Чего они хотят?

– Об этом мы сейчас узнаем, – заключил хан и приказал телохранителю, никогда не удаляющемуся от него далее двух саженей, пригласить ожидающего кабардинца.

В юрте было сумеречно и прохладно по-вечернему, и калга собственноручно поджег масляный светильник в керамическом сосуде. Желтый дрожащий отсвет лег на лица присутствующих. Близился час намаза, и необходимо было переговоры провести побыстрей.

Посланец Атажукина по-мусульмански приветствовал хана и его сподвижников, затем, приглашенный ими, сел напротив на расшитую золотом подушку, удерживая на красивом смуглом лице благожелательную улыбку.

– Мой хозяин передал послание, – запуская руку во внутренний карман чекменя, сказал белозубый парень. – Вот оно!

Девлет-Гирей, слегка усмехнулся уголками рта, беря бумагу в руки.

Но читать не стал, ибо всё делал без лишней спешки. Свой ответ он даст тогда, когда посчитает это нужным. Глаза посланца могут сказать не меньше…

– Мой хозяин и Баматов сами приедут к вам для переговоров. А мне даны полномочия решать срочные вопросы, – уже иным, твердым голосом заявил кабардинец. – А на словах велено передать, что мы признаем Вас, Ваше Величество, правителем Большой Кабарды. А свою родину считаем частью Крымского ханства. И, как подданные, надеемся на тесное сотрудничество и помощь в борьбе с русским престолом.

– Я тронут почтением и теплыми словами Касая Атажукина и Мисоста Баматова, весьма уважаемых в Кабарде владетелей. Но от речей, как говорят на Востоке, солнце не становится жарче. Я знаю, что кабардинская конница наводит ужас на любого врага. И буду признателен, если уважаемые союзники выступят вместе со мной против русских. Готов ли ваш господин обсуждать мое пожелание?

– Готов, – не задумываясь, ответил кабардинец, блеснув белками крупных карих глаз. – Но прежде мы намерены убрать с родной земли русскую крепость Моздок. Подлые рабы бегут туда от своих господ, данных Аллахом, и в этой крепости их принимают. Русские нарушают наши горские обычаи и порядки. Мои повелители считают, что их задача отвлекать войска русских, корпус де Медема, чтобы вам свободней было действовать.

Парень поднял руки ладонями кверху, провозгласил благодарение Аллаху и провел ими по лицу. Хан поймал взгляд брата Шабаза, недоверчивый и суровый. «Не с помощью прибыл, а за поддержкой», – мимолетно отметил Девлет-Гирей. Но то, что кабардинцы и другие народы не собираются мирно жить с Россией, обрадовало. Эта весть разнесется и среди ногайцев!

– Передайте вас пославшим, что могут рассчитывать на мою дружескую руку. Но сначала мы вернем к себе братьев-единоверцев, ордынских ногайцев. И, будь славен Аллах, вскоре совершим это.

– Будет ли владетелям ответ на бумаге? – спросил посланец, замечая нетерпеливые движения сидевших в юрте.

Девлет-Гирей поправил рукав своего зеленого бешмета, надетого поверх суконной рубахи, подумав, сдержанно кивнул.

– Я напишу. Довольны ли вы тем, как встретили? Едой? Кровом?

– Да, великий хан! Я здесь, в Копыле, точно в родном ауле. И молюсь вместе с вашими воинами… Мой повелитель передал Вам подарки! Шашки, серебряный кумган и трех девушек.

– Весьма благодарен. Завтра вместе с ответом я также передам подарки, – пообещал Девлет-Гирей и склонил голову, прощаясь с кабардинцем.