Еще мы знаем про Анну, что она не переносила спиртного. Видимо, ужасная смерть мужа произвела на нее сильное впечатление. Она жила в Митаве своим двором, ходила в свою православную церковь. Обещанное ей содержание во многом было фикцией. Вряд ли, конечно, герцогине приходилось считать копейки, но содержание двора требовало таких денег, что их не всегда хватало. А чтобы двор русской великой княжны и герцогини был беднее курляндского, допустить было нельзя.

30 июня 1712 года получил назначение ехать в Курляндию Петр Михайлович Бестужев-Рюмин (отец известных дипломатов Михайлы и Алексея Бестужевых, последний при Елизавете был канцлером России). Бестужев стал обер-гофмейстером двора Анны. Он ведал кассой и канцелярией герцогини, контролировал соблюдение этикета и т. п. Но главной задачей Петра Михайловича было не просто исполнение вышеупомянутой должности. Петр I послал его в Курляндию, как пишет С. М. Соловьев, «для охранения царских интересов». Бестужев находился при Анне неотлучно и со временем сделался фактическим правителем Курляндии.

* * *

Анне было скучно и одиноко в Митаве. Она рвалась домой, в Россию. Но не тут-то было. Петр не только не позволил ей вернуться на родину, но решил расширить и тем самым укрепить в Курляндии русский двор. В апреле 1712 года царь писал в сенат: «Понеже невестка наша Прасковья Федоровна с детьми своими в скором времени поедет отселе в Курляндию и будет там жить, а понеже людей у них мало, для того отпустите к ним Михайла Салтыкова с женою, чтоб он ехал с Москвы прямо в Ригу, немешкав».

Но вдовствующая царица «мешкала» до последнего. Идея ехать за границу на житье не пришлась Прасковье Федоровне по вкусу. Благо случился повод для отсрочки. Это было весьма важное и торжественное событие – царь решил сочетаться браком со своей давней возлюбленной Екатериной Алексеевной. Венчание произошло в Петербурге в том же 1712 году в деревянной церкви Исаакия Далмацкого (предтечи Исаакиевского собора). Царица Прасковья была на той свадьбе посаженной матерью, дочери ее Екатерина и Прасковья тоже состояли в «ближайшем штате».

Потом дело об отъезде в Курляндию само собой замялось. Содержать в Митаве еще один обширный двор Прасковьи Федоровны было и накладно, и неразумно.

Царица меж тем уехала передохнуть в Москву, и туда, в родное Измайлово, наконец, приехала погостить дочь Анна. Гостевание вышло долгим (1714 год – по март 1716-го). Для Анны эта поездка была трудной. Как мы видим из письма Прасковьи Федоровны, дочь в России тяжело заболела. Насколько тяжело, мы не знаем. Не исключено, что болезнь Анны явилась отличным предлогом, чтобы дочери не возвращаться в Митаву, а матери – в нелюбимый Петербург. Боясь гнева государя, Прасковья Федоровна писала кабинет-секретарю Макарову:

«Алексей Васильевич, здравствуй на множество лет. Пожалуй донеси невестушке, царице Екатерине Алексеевне, ежели мой поход замешкается до февраля или до марта, чтоб на меня какова гнева не было от царского величества; во истинно, за великими моими печалями. А печаль у меня та, что неможет у меня дочь, царевна Анна. Прежде немогла каменной болезнью, о том и ты известен. А ныне лежит тяжкою болезнью горячкою; а ежели им угодно скоро быть и я, хотя больную, повезу; и ты, пожалуйста, отпиши ко мне, как их воля мне быть, что мне их не прогневить. Остаюсь царица Прасковья. Измайлово. 15 декабре 1714 года».

Вернувшись в Курляндию, Анна застала там безрадостную картину. Положение ее, как финансовое, так и политическое, стало еще более трудным. Престарелый герцог Фердинанд не хотел платить вдовствующей герцогине ежегодное содержание в 40 тысяч рублей, а потому всячески пытался лишить силы брачный контракт покойного племянника. Курляндская шляхта тоже считала, что русский двор обходится ей слишком дорого. Плелись интриги, оппозиционная партия упирала на то, что герцог Фридрих Вильгельм был только формально объявлен совершеннолетним, а на деле он не дотягивал до нужного срока. А раз наличествовал такой политический подлог, то и свадьба с ним была чистой фикцией. В конце концов Бестужев стал собирать причитающиеся Анне деньги с помощью русских драгун. Начальствовали над отрядом два курляндских комиссара. Шляхта роптала. На сеймах шли бесконечные дебаты. Образовались две партии – русская и польская.

Велись разговоры о будущем браке герцогини, но как-то вяло. А природа меж тем брала свое. Анна устала ждать женихов и нашла свое женское счастье, став любовницей своего гофмейстера. Можно сказать иначе, чтобы было вполне в духе времени: Анна сделала Бестужева своим фаворитом.

А что? При назначении в Курляндию Бестужеву было сорок восемь лет – тридцать лет разницы. Время не оставило нам изображения Петра Михайловича Бестужева, но, судя по воспоминаниям современников, он и в пятьдесят был весьма представителен, умен, на хорошем счету у государя, а в Курляндии он стал для Анны защитником, другом и вообще самым близким человеком.

Каким образом достигло ушей царицы Прасковьи известие о любовной связи Анны с ее гофмейстером – неизвестно. Вряд ли дочь сама рассказала об этом матери, когда гостила в Измайлово. Отношения у Анны с матерью никогда не были доверительными. Что герцогиня уж точно делала, так это жаловалась на тяжелое житье в Курляндии, на скуку и, если можно так выразиться, на бедность. В этом вопросе Прасковья Федоровна была, конечно, на стороне дочери. Анна дочь русского царя, поэтому двор свой должна содержать сообразно своему положению. Вдовая царица рисковала писать с обидами и просьбами даже государю-батюшке. Вот выдержка из одного из ее посланий, которую она для убедительности снабдила пунктами:

«1. Правительствующий сенат, не получа указа именного из походу, никакого денежного вспоможения на пути моей царевны учинить не хочет, о чем прошу указу к тому сенату.

2. Из моей определенной дачи, как вам известно, бывшую мою царевну отпуская, всяческие снабдивала, и посуду серебряную с ней отпустила, а ныне мне того отпустить мочи нет.

3. Соизволили писать ко мне, что в Курляндии все ей, царевне моей, определено; а чем ей там жить и по обыкновению княжескому порядочно себя содержать, о том именно не означено. Прошу о подлинном того всего себе уведомления; из вашей ли казны, или с подданных того княжества назначенные денежные доходы впредь имать ей».

И так восемь пунктов, а последний самый примечательный: «Прошу вседокучно, по своей крайней милости и по своему слову, переменить оттуда прежнего гофмейстера, бывшего прежде при царевне моей, который весьма несносен, и тем нас не печалить; а быть на его месте впредь иному, кому вы соизволите».

Чем уж так раздражал царицу Бестужев? Можно, конечно, предположить, что ее волновали вопросы нравственного характера, и вообще, что люди скажут, и уж если так приспичило, то найди себе кого помоложе, а не старика-любострастника. Конечно, такие соображения могли иметь место, на то она и мать, но больше всего, кажется, и письма тому свидетель, царицу Прасковью раздражала самостоятельность дочери.

Когда трон достается юной принцессе, семья всегда тут как тут. Так будет и с юной Фике (будущей Екатериной Великой). Когда ее призвали в Россию в качестве невесты наследника, мать ее, Иоганна Елизавета, приехала в Россию и тут же стала заявлять права, которые вовсе не соответствовали ее положению и уму. Курляндия не Россия, но и там есть такое понятие, как трон, дочь при нем герцогиней, а Прасковья Федоровна не кто-нибудь, а царица великого государства. В Курляндию ей ехать не хотелось, но она желала контролировать поведение дочери, хотела окружить ее своими людьми. В преклонных летах власть всегда соблазнительна. Но Анна не слушала советов матери.