Глава III

Начало теории

Так связан, съединен от века

Союзом кровного родства

Разумный гений человека

С творящей силой естества…

Федор Тютчев

Ледник и каземат

21 марта 1874 года в Петербурге на общем собрании Географического общества был заслушан доклад князя Петра Кропоткина. Кропоткин познакомил присутствующих с результатами своих исследований в Финляндии, приведших его к выводу, что валуны, рассеянные на полях Средней и Северной России, принесены древними ледниками. Отрицалось доселе общепринятое мнение о существовании в недавнем прошлом на месте Русской равнины холодного моря, по которому плавающими льдинами разносились финляндские валуны. Речь шла о недавнем ледниковом периоде геологической истории Земли.

Тридцатидвухлетний князь — с окладистой темной бородой, широким лысоватым лбом и блестящими глазами — был заметно взволнован.

Длительные оживленные прения не прояснили разбираемый вопрос. Трудно было вообразить столь непомерно обширные ледники — на тысячи квадратных верст. Но и оспорить доводы докладчика было затруднительно.

Подвел итог заседания знаменитый геолог Барбот де Марни: «Был ли ледниковый покров или нет, но мы должны сознаться, господа, что все, что мы говорили о действиях плавающих льдин, в действительности не подтверждается никакими исследованиями».

Новые непривычные идеи редко встречают благосклонный прием. Тем очевиднее был успех Кропоткина, заставившего авторитетных российских геологов усомниться в гипотезе плавучих льдин. Молодому князю было предложено место председателя отделения физической географии.

Он отказался от почетного поста. После заседания поспешил домой, сославшись на усталость (действительно, он выглядел очень утомленным). Дома велел слуге затопить печь, хотя все печи были топлены с утра и хорошо прогрели помещения.

В своей комнате он принялся доставать из письменного стола, с книжных полок, из саквояжа множество бумаг, спешно проглядывать их, сортировать и кидать в печку целыми ворохами. Эту работу он продолжил и на следующий день. В сумерках, наспех собравшись, хотел было уйти, когда горничная шепнула: «Вы б лучше вышли по черной лестнице». Он так и поступил.

Возле ворот стоял извозчик. Оглянувшись, князь вскочил на дрожки и приказал ехать на Невский. На Невском проспекте около здания Думы пролетка была задержана. Агент Третьего отделения при содействии двух полицейских арестовал Петра Кропоткина и препроводил его к прокурору.

Допрос начался в четыре часа утра.

— Вы обвиняетесь, — торжественно произнес прокурор, — в принадлежности к тайному сообществу, имеющему цель ниспровергнуть существующую форму правления.

Князь Петр Кропоткин, потомок Рюриковичей, был революционером-анархистом. На допросе он отказался давать какие-либо показания и был заключен в Петропавловскую крепость.

Тяжелая тишина каменного каземата. Маленькое оконце под потолком, забранное решеткой. Койка, табурет.

Десять шагов из угла в угол. Пройти полтораста раз — верста. Каждый день: две версты утром, две перед обедом, две после обеда и одна перед сном. Повороты — медленные, чтобы голова не закружилась. Дважды в день — гимнастика с тяжелой табуреткой.

Будучи на свободе, князь время от времени переодевался в простонародные одежды и, называясь Бородиным, вел долгие беседы с ремесленниками, ткачами, крестьянами. Он отказывался от должностей в Географическом обществе, памятуя о революционной работе.

А в заточении мысли его занимал неоконченный научный труд.

В записке к докладу он изложил основы ледниковой теории. Теперь необходимо было написать отчет об исследованиях в Финляндии с детальным обоснованием своих идей.

В Петропавловской крепости заключенным могли быть предоставлены перо и бумага лишь по личному разрешению царя. Брат Петра Кропоткина, Александр, добился такого разрешения с помощью Академии наук.

«Я согласился бы жить всю жизнь на хлебе и воде, в самом сыром подвале, — признавался Кропоткин, — только бы иметь возможность работать».

Отчет разрастался в два больших тома. Вновь переживал Кропоткин месяцы, проведенные в глухой, нищей окраине России. Именно там странным образом переплетались его крамольные научные мысли с крамольными политическими.

«Наука — великое дело, — писал он позже. — Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, даже больше, чем многие мои собратья… Когда я всматривался в холмы и озера Финляндии, у меня зарождались новые, величественные обобщения. Я видел, как в отдаленном прошлом, на заре человечества, в северных архипелагах, на Скандинавском полуострове и в Финляндии скоплялись льды. Они покрыли всю Северную Европу и медленно расползлись до ее центра. Жизнь тогда исчезла в этой части Северного полушария и, жалкая, неверная, отступала все дальше и дальше на юг перед мертвящим дыханием громадных ледяных масс. Несчастный, слабый, темный дикарь с великим трудом поддерживал непрочное существование. Прошли многие тысячелетия, прежде чем началось таяние льдов…

Карта наибольшего оледенения Северного полушария.

Мне хотелось разработать теорию о ледниковом периоде, которая могла бы… открыть новые горизонты для геологии и физической географии.

Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба?

Все эти звонкие слова насчет прогресса, произносимые в то время, как сами делатели прогресса держатся в сторонке от народа, все эти громкие фразы… придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия…»

Князь Петр Кропоткин не терпел противоречий слов и дела, творчества и жизни. На воле, занимаясь наукой, он вел революционную работу. Заточенный в тюрьму «за политику», он писал научный труд. И думал о побеге, хотя знал, что узникам Петропавловской крепости никогда не удавалось бежать.

Днем в протопленном каземате было жарко, парило. Ночью по полу шел ток морозного воздуха. Становились влажными стены, простыни, тонкое одеяло, борода. Начиналась «зубная боль» в суставах — сказывался ревматизм, нажитый еще во время путешествий по неизведанным краям Сибири.

Кропоткин продолжал писать. Продолжал вышагивать тюремные версты и упражняться с табуреткой.

Был закончен первый том и передан брату для подготовки к печати. Второй том продвигался медленнее. Появились признаки цинги, постоянно болел желудок. Давала себя знать и утомительная умственная работа. Правда, из остальных заключенных, вовсе лишенных работы, некоторые умерли в крепости, а несколько человек сошли с ума.

Минуло два года. Кропоткина перевели в Дом предварительного заключения. Здесь в крохотной камере (четыре шага по диагонали) ему стало еще хуже. Он уже с трудом, отдыхая, мог подняться на второй этаж. «Не дожить тебе, сердешному, до осени», — вздохнул, на него глядя, солдат-часовой.

Должно быть, подобного мнения было и тюремное начальство. По просьбам родственников его перевели в тюремный госпиталь.

Силы больного стали восстанавливаться. Теперь не только рукопись владела его вниманием, но и подготовка к побегу. Работать