был обязательно так уж плох – они утратили культурное первенство. Теперь, им кажется, всё, что они видят вокруг себя – телепрограммы, коммерческие радиопередачи, поп-музыка, реклама в метро – на всё это влияет культура меньшинств, и она [масс-культура] во всё большей степени льстит культуре меньшинств.

Американская национальная идентичность больше не определяется исключительно белыми англосаксонскими протестантами, не определяется она и белыми в целом, равно как и любой другой из бесчисленных американских подгрупп. Население Кеннебункпорта, штат Мэн, белое на 97%, конечно, является частью американской идентичности и культуры, но такой же частью американской идентичности и культуры являются кубино-американская Маленькая Гавана в Майами и ирано-американская Маленькая Персия в Лос-Анджелесе. Американский дух принимает любого, родившегося в этой стране, от детей ямайских эмигрантов до внуков вьетнамских иммигрантов, до пра-правнуков еврейских иммигрантов, от потомков пилигримов с «Мэйфлауэра» до потомков рабов.

Американское общество по-прежнему борется с расизмом и положение может ухудшиться, а не улучшиться. Супер-группа не является образцовой группой; она не «пострасова»; в ней может быть высокий уровень насилия и неравенства. Но несомненно то, что Барак Обама, Опра Уинфри и Дерек Джетер – американцы. Конечно, они все символы Америки, её лица. Быть американцем не означает сохранять какую угодно отдельную расовую, этническую или религиозную подгруппу.

В речи 1990 года Рональд Рейган красноречиво выразил экстраординарную широту бытия американца – и как она отличает США от других стран: «…Вы можете жить во Франции, но французом не станете. Вы можете жить в Германии или Италии, но не станете немцем или итальянцем….Но любой человек, из любого угла мира может жить в США и стать американцем….Если мы пойдём в эту толпу и спросим людей в ней об их наследии, о происхождении каждой семьи, представленной здесь, мы, вероятно, услышим названия всех стран Земли, каждого угла мира, каждой расы. Здесь, на этой земле существует братство людей».

К двадцать первому веку, хоть бы и с недостатками и колебаниями, США стали супер-группой – единственной среди всех великих мировых держав.

 

Внешнеполитические последствия

 

Американское положение как супер-группы – именно благодаря своей уникальности – сбивало нас с толку, когда дело доходило до оценки племенной политики в других странах. Мы забывали, насколько необычно одновременно [курсив автора] иметь и исключительно разнородный, полиэтнический состав населения и сильную всеохватную национальную идентичность, способную связать воедино. Ливия, Сирия, Ирак - все они, как и США, являются постколониальными, полиэтническими обществами, но ни в одной из этих стран нет национальной идентичности, хотя бы столь же приблизительно сильной, как у нас.

В таких странах было бы катастрофической ошибкой воображать, что с помощью демократических выборов народ внезапно сплотится вокруг национальной идентичности и преодолеет существовавшие ранее линии этнических, религиозных, сектантских и племенных расколов. Наоборот, в резко разделённых обществах демократия часто гальванизирует групповые конфликты, сплачивая политические движения и партии вокруг более первичных [племенных] идентичностей. Америка совершает эту ошибку снова и снова.

Американская исключительность в обеих своих гранях, как самой отталкивающей, так и самой вдохновляющей, лежит в основе нашей забывчивости о племенных идентичностях, которые значат больше всего для жителей зарубежных стран. Иногда расизм ослепляет нас. Но на самом фундаментальном уровне мы склонны полагать, что другие нации могут так же справиться с [расовым и этническим] разнообразием, как это сделали мы, и что сильная национальная идентичность может обойти более первичные групповые деления.

Этот образ мышления страдает двумя пороками. Во-первых, это наивный взгляд на мир. После того, как в 2011 году возглавляемая Америкой коалиция низложила правительство полковника Каддафи, президент Обама объявил: «…одна вещь ясна – будущее Ливии теперь в руках ливийского народа… Ливийцы будут теми, кто выстроит новую нацию». Но «ливийский народ» состоял из 140 разных племён, и они не объединились, чтобы «построить новую нацию». Наоборот, страна начала медленно сползать в распад и, в итоге, кровавую гражданскую войну. Как позже сказал Обама, «…степень племенного деления в Ливии была более значительной, чем ожидали наши аналитики». В 2016 году командующий американскими войсками в Африке сказал, что Ливия стала рассадником радикализма и «несостоявшимся государством». Обама сам сказал, что «…неспособность спланировать то, что будет после операции» в Ливии было, вероятно, худшей ошибкой его президентства. Если мы намерены исправить положение, сложившееся в нашей внешней политике, нам нужно быть более внимательными к разрушительному потенциалу группового инстинкта за рубежом.

Во-вторых, это наивный взгляд на самих себя. Вера, что другие страны смогут справиться с [расовым и этническим] разнообразием так же, как и Америка, предполагает, что мы справляемся с собственным разнообразием. Но у США нет иммунитета к разрушительным силам политического трайбализма – силам, которые неоднократно разрывали нации на части и превращали наши заморские интервенции в катастрофы.

 

Глава 2. Вьетнам

 

Вьетнам слишком близок к Китаю, слишком далёк от неба. Вьетнамская пословица

 

Мы сбросим американцев в море. Фам Ван Донг, премьер-министр Северного Вьетнама.

 

По словам Генри Киссинджера, «Ни одна война со времён Гражданской войны не обжигала так национальную сознательность как Вьетнамская». Даже когда война расширяла свой масштаб, Ганс Моргентау, один из крупнейших исследователей международных отношений в двадцатом веке, писал: «Мы унизили себя в глазах мира. Что хуже и опаснее, мы унизили себя в собственных глазах, потому что мы предали моральные принципы, идеалы, на которых основана эта страна». Пожалуй, первая проигранная война в американской истории была, цитируя Джорджа Макговерна, «полной, абсолютной катастрофой».

Но и пятьдесят лет спустя остаётся вопрос: как сверхдержава Америка со всей своей грозной военной мощью, проиграла, как говорил президент Линдон Джонсон, «пустяковой крестьянской стране» - или, если точнее, половине этой страны?

Сейчас широко признаётся то, что те, кто принимали решения в Вашингтоне – «лучшие и ярчайшие» Дэвида Хальберстама – упустили из виду силу вьетнамского национализма, вместо этого трактуя события сквозь очки Холодной войны и мировой борьбы между свободой и коммунизмом. Как отметил Томас Фридман, США не смогли «…понять, что ключевой политической драмой Вьетнама была борьба местного националистического движения против колониального правления – а не принятие глобального коммунизма, эту интерпретацию событий мы навязали им».

Но всё же это не полная картина. И сегодня мы не вполне понимаем, что мы сделали настолько не так во Вьетнаме. Вьетнамский национализм сформировал и толкал вперёд тысячелетний этнический [курсив автора.] конфликт, который был гораздо древнее рессентимента против Запада. Главной причиной проигрыша во Вьетнаме было то, что мы не смогли понять этническое измерение вьетнамского национализма. Но чтобы понять этот феномен, нам надо