Дома остались позади. Начиналась пустынная пойма, заросли камыша и ив. Воронцов зашёл в ивняк, выбрал подходящий побег и вытащил из полевой сумки нож. Он сел на старую сухую корягу, выбеленную солнцем и объеденную улитками, отсёк ножом ветки и макушку. Палка получалась удобной, правда, немного тяжеловатой. Ничего, подумал Воронцов, высохнет, станет лёгкой. Он счистил кору и слегка заострил конец. И в это время снова почувствовал пристальный взгляд в спину.

Шагах в десяти от него стояли двое. Те самые, у кого он спрашивал дорогу до почты. Молодой, в вельветовой куртке, и пожилой, в ладном пальто. Рожи постные. В глазах тот особый блеск, который Воронцов видел у бойцов перед атакой.

Воронцов встал. Но молодой тут же, в несколько прыжков, перекрыл ему дорогу назад, к пристани, и, нагнувшись, ловко, с каким-то нарочитым артистизмом, характерным для блатных, выхватил из-за голенища короткий нож.

– Ну что, воин, делать будем? – Он усмехнулся, сразу напомнив блатняка Золотарёва. У этого тоже верхний клык украшала золотая фикса.

Воронцов мгновенно оценил ситуацию: ввязываться с ними в разговор – дело не только бесполезное, но и опасное. У другого, того, пожилого, с бегающими глазами, наверняка тоже есть нож. С двумя ему не справиться. Они уже заняли позицию: один спереди, другой немного правее и сзади, потому что свой нож он держит в правой руке.

– Сумку! Сумку давай! Ну? Что смотришь? Или не понял команды? – Говорил молодой. Пожилой угрюмо молчал. Но командовал операцией, видимо, всё же именно пожилой. Он стоял в десяти шагах позади и немного правее с каменным лицом и, держа руки в карманах ладного осеннего пальто, терпеливо молчал. Ждал.

Конечно, они сразу поняли, зачем на почту со стороны госпиталя бредёт, прихрамывая, лейтенант. Воронцов начал мучительно вспоминать, есть ли в канале ствола патрон. В бою он всегда досылал патрон в патронник, ставил пистолет на предохранитель и засовывал за ремень. Пистолет в бою должен быть всегда под рукой. Перед тем как грузить раненых, он сунул «вальтер» в сумку, а кобуру с ТТ сдвинул вперёд. Её вместе с ремнём сорвало взрывом. Но полевая сумка осталась. Она висела сзади. Есть ли там патроны вообще? Запасная обойма лежит в другом отделении. Достать её он не успеет. Но если достать деньги и швырнуть им, то наверняка появится время, чтобы зарядить пистолет.

– Ладно. Я всё понял. Ваша взяла. – Он нагнулся к сумке и, стараясь двигаться так, чтобы не насторожить их, расстегнул её и нащупал свёрток с тридцатками. Вытащил их и бросил его к ногам.

– Подними, – приказал, поблёскивая фиксой, молодой. – И брось ко мне вместе с ножом.

– Нож прошу оставить. Память о товарище. Думаю, понятно.

– Давай-давай, воин. Мы тебя тоже воспоминать будем.

Пожилой стоял неподвижно, как камень. Он, несомненно, опаснее. Этот – шестёрка. Возможно, у пожилого в кармане не нож, а что-нибудь посерьёзнее.

Воронцов нагнулся за свёртком, сунул нож за шпагат, которым была перетянута увесистая пачка «тридцаток» и кинул всё это в сторону фиксатого. Всё пока получалось так, как он задумал. Свёрток с ножом упал в траву в трёх шагах от фиксатого. Воронцов снова наклонился к сумке, взял её и перекинул через плечо, и, продевая голову под ремень, краем глаза заметил, как пожилой едва заметно кивнул своему напарнику. Тот шагнул к свёртку. И в это время Воронцов рванул из сумки «вальтер» и, щёлкнув предохранителем, навёл пистолет на пожилого.

– Всем лечь на землю! – закричал он и прицелился в лицо пожилого. – Руки из карманов! Ещё одно движение – и я стреляю!

– Слушай, что говорят, Сосок, – сказал пожилой, вытащил руки из карманов и послушно лёг на влажный песок.

Глядя на него, быстро улёгся на землю и его напарник.

Воронцов вначале подобрал свой свёрток. Прихватил и нож фиксатого и тут же с силой отшвырнул его в сторону реки. Пожилой лежал не шелохнувшись. Воронцов подошёл к нему и похлопал по карманам.

– Пусто, кум, – услышал наконец Воронцов его хрипатый голос. – Пусто.

– Лечь на спину! – скомандовал Воронцов.

– Я тебе, начальник, не Зойка штатная, – снова засипел тот, ощерив изъеденные чифирём чёрные зубы, и попытался усмехнуться. Но усмешка у него получилась жалкая, хотя и наглая.

Воронцов ворохнул его ногой и тут же отступил на шаг.

– Второй раз говорить не буду.

– Смотри, кум, стрельнешь, патруль прибежит. Как оправдаешься?

– Выстрел в упор не слышен и за десять шагов. И пальто у тебя подходящее. Материя плотная, дорогая, должно быть. Звук погасит надёжно.

– Понял-понял, начальник. Я пошутил.

Пожилой отвалился на спину, и Воронцов увидел присыпанный песком ТТ. Он бросил в воду и его.

– Сосок, или как тебя там, у тебя какой размер сапог?

– Ты что задумал? – завертел спиной фиксатый.

– Ну?

– Сорок третий.

– Вот и хорошо. Значит, меняемся. Снимай поживей.

Конечно, раздевать, а вернее, разувать пленного – дело последнее. Но Воронцов понял, что в сапогах, выданных ему госпитальным завхозом, он не дойдёт ни до почты, ни, тем более, до госпиталя. Когда-то эта пара солдатских кирзачей, возможно, и соответствовала сорок третьему размеру, но с тех пор, хорошенько послужив своему хозяину в дождь и снег, сапоги усохли, мысы курносо задрались вверх, сплюснулись и упорно не желали распрямляться, съёжившись таким образом размера на полтора.

– Ты что, боец? Желаешь разуть советского человека? Какой же ты после этого солдат?

– Снимай-снимай, советский человек… Я таких советских впереди себя в атаку гнал под автоматом.

– Зачем? – испуганно поинтересовался фиксатый.

– Смерть отпугивал. И от них, и от себя.

– А, понятно. Значит ты, начальник, фраерок битый. Штрафными, что ль, командовал?

Они обменялась вначале правыми сапогами, потом левыми.

– Ну что, в самый раз? Или жмут? А то давай заберу, а ты себе другие найдёшь.

– Ничего, сойдут, – смирившись с потерей, с готовностью согласился фиксатый. Перспектива возвращаться в город босиком его явно не радовала.

– Досчитайте до тысячи и вставайте. – Воронцов оттянул затвор «вальтера»: патрон лежал в стволе. – Не вздумайте встать раньше времени.

– Что ж ты, фраерок, на фронте сапогами приличными не разжился? А? Говоришь, командиром был. Вроде не самый последний начальник, а без сапог.

– А ты почему не на фронте? Ты, с такой харей! Почему? – И Воронцов одним прыжком подскочил к фиксатому и ударил ногой в подреберье.

Фиксатый скорчился от боли, выплюнул кровавый сгусток.

– Ты что! Контуженый?!

– Да. У меня четыре ранения и две контузии. Так что полчаса лежать всем смирно.