Ванечка заплачет: «Хочу к маме, к маме!» И тут ввалятся чужие дяди и без церемоний сообщат ему о том, что его мамы нет больше на свете. И его, маленького, отправят… куда они его отправят?

Лучше об этом не думать.

Думать просто нет времени.

Надо действовать.

Детский сад находился недалеко — в Вадковском переулке. Можно было остановочку проехать на троллейбусе. Но лучше пройтись пешком. Нужно успокоиться, обрести себя. Отодвинуть, прикрыть чем-нибудь плотным страшную картину, неотступно стоящую перед глазами. Маленькая дырочка на Катиной блузке… Ее ноготок, соскользнувший с кнопки сигнализации… Копна блестящих рыжих волос… И еще — ее неживой изумленный взгляд.

Как бы представить себе, что это — просто фильм ужасов, который он не будет больше смотреть. Надо только взять в руки пульт, нажать на кнопочку и переключить телевизор на другой канал. Туда, где передают не страшное, а, например, смешное.

Но человеческое сознание — не телевизор, его так просто не переключишь. Темная дырочка на женской кофте… Рифленая подошва убитого охранника…

Где он, тот заветный пульт?

А привести себя в норму необходимо. Ванечка ни о чем не должен знать. Он очень догадливый, этот мальчонка. Маму свою боготворит… то есть боготворил, Нет-нет, нельзя об этом — в прошедшем времени. Мама — это навсегда.

Сергей подумал о своей матери, и на сердце стало щемяще-тревожно. Ведь и у него, Сергея Грачева, будет однажды такой день, когда придется прощаться навсегда. Но это — когда-нибудь, потом. А для шестилетнего Ванюшки этот день уже наступил.

Мать у Сергея еще не старая, ей всего шестьдесят. Уже шестьдесят. А Кате было еще двадцать шесть.

Нет, Ванечка не должен об этом узнать. Когда-нибудь потом… не сегодня.

Он, Сергей, будет ему улыбаться. Улыбка будет естественной.

Походка — легкой и свободной.

Соберись же, Сергей Грачев. Сыграй эту трудную роль. Отыщи чудодейственный пульт, переключи программу.

«И-у! И-у!» — завизжала совсем рядом сирена. Сергей шарахнулся в сторону. Неужели милиция настигла его?

Но мимо, сверкая синим маячком на крыше, промчался автобус реанимации. Это врачи спешили спасти чью-то жизнь.

А он испугался. Трус, нервный, псих.

И тут что-то включилось у него внутри, будто кто-то нажал кнопку волшебного пульта. В голове зазвучало — задорное, озорное, детское:

Звери задрожали,

В обморок упали.

Волки от испуга

Скушали друг друга.

Бедный крокодил

Жабу проглотил.

А слониха, вся дрожа,

Так и села на ежа.

Вот он, ключ. Сергей, кажется, нашел его. Абсурдная детская сказка, «Тараканище», была у них с Ванечкой своеобразным паролем.

Книжку Чуковского с яркими картинками подарила сыну Катя. Мальчик был в восторге.

— Дядя Сережа! — кричал он, захлебываясь. — Смотри, смотри, тут про тебя!

— Ну вот, здрасте-пожалуйста, — развел руками Сергей. — Почему это про меня?

— Про тебя, про тебя! Почитай сам!

— Любопытно, — сказал Сергей и взял книжку. — Где же это?

— Да вот же! — Ваня ткнул пальцем в страницу:

Вдруг из подворотни

Страшный великан,

Рыжий и усатый Та-ра-кан!

Таракан, Таракан,

Тараканище!

— Ну ты даешь, друг мой Иван. — Сергей был несколько уязвлен. — Я что, насекомое? Почему ты решил, что это обо мне?

— Ты же усатый?

— Ну.

— А тут про усатого.

— Погоди-погоди. Давай-ка разберемся. По-моему, тут говорится как раз о тебе. Прочти вот это слово.

— Рыжий.

— А кто из нас рыжий? Я, что ли?

— Я рыжий, я! — обрадовался Ванюшка. — Ура! Это про нас с тобой. Вместе. Мама! Мама! Рыжий и усатый! Эта новая книжка — про нас с Сережей!

Катя хохотала до упаду, а потом так и стала называть их — рыжий и усатый. А иногда еще короче:

— Эй, тараканы, обедать.

И было это совсем не обидно, а, наоборот, весело.

В Вадковский переулок он свернул, твердя про себя стихи Чуковского.

Вестибюль детского сада был пуст, раздевалка с узкими шкафчиками-ячейками — тоже. Сергей заглянул в помещение Ванечкиной старшей группы. Игрушки были аккуратно расставлены по своим местам, в подсвеченном аквариуме печально плавали две золотые рыбки. Не слышалось ни детских голосов, ни воспитательских окриков. И только волнистый попугайчик, нахохлившийся в своей клетке, угрюмо сообщил ему с жердочки:

— Зрря!

Сергей огрызнулся в ответ:

— Что зря, дурачок?

И попугай отчетливо ответил:

— Зря трратишь нервы.

— Что ты понимаешь, пернатый, — серьезно, как человеку, сказал ему Сергей.

День выдался жуткий и странный, границы реальности были размыты. Почему бы не допустить, что в такой день и животные заговорили осмысленно? Вот и рыбешки в своем стеклянном резервуаре так разевают рты, что, кажется, сейчас пошлют тебя ко всем чертям. Как и положено в фильме ужасов, который длится уже не первый час. Сколько в ней серий, в этой картине? Скорей бы уж наступил финал. А лучше — снова нажать кнопку волшебного пульта.

Свинки замяукали:

Мяу, мяу!

Кошечки захрюкали:

Хрю, хрю, хрю!

Уточки заквакали:

Ква, ква, ква…

Как ни странно, от стихов опять полегчало.

Где же Ванечка? Всех детей уже разобрали родители. Может, воспитательница, потеряв терпение, решила сама отвести его домой? Все адреса ведь у них записаны.

А Сергею туда, к Катиной квартире на Новослободской, нельзя, никак нельзя. Там наверняка уже полно милиции. Эх, если бы не забытая в обменном пункте сумка…

Он насторожился: ему послышалось, что где-то в конце коридора что-то звякнуло. Затем еще раз, отчетливее. Он пошел на звук.

Попугай скрипуче проводил его:

— Куда с гррязными рруками?

Сергей невольно глянул на свои руки и вздрогнул: на правой была засохшая кровь. Видно, это произошло тогда, когда он приобнял Катю. А ведь крови совсем не было вокруг той крошечной дырочки на женской кофте.

Или это — кровь погибшего охранника, на которого он повалился, споткнувшись?

Впрочем, какая разница. Главное — срочно смыть эти ужасные пятна. Рукав пуховика тоже пропитался кровью, но на коричневой ткани это не очень заметно.