– Как же неизвестно, Михаил Иванович, очень даже известно, поскольку сам я их в музей и принёс. Было это в 1972 году. У нас тогда работала уборщицей пожилая женщина, бабка Матрёна. Как-то приходит и говорит мне: «Иван Иванович, у меня соседка умерла, Анна Карасёва, совсем одинокая была. Перед смертью очень просила меня мешок сберечь с чужими, говорит, вещами. Когда Анну схоронили, я мешок и забрала. Вот он лежал, лежал месяца два, я про него уж и забыла. А как днями стала по двору прибирать, наткнулась на него в сарае. Открыла, а там барабан какой-то да шапка с рогами. То видно осталось ей от постояльца, что жил у неё давно ещё. Может, глянете, что в музей подойдёт?» Представьте себе, каково было моё удивление, Михаил Иванович, когда я заглянул в этот мешок. Там хранился тот самый шаманский ритуальный набор, что выкраден из музея.

– Да, занимательно. А о каком постояльце покойной Карасёвой шла речь?

– Насколько я понял, когда-то у Карасёвой квартировал приписанный властями житель Сибири, который уехал потом, после смерти её сына Николая. Вещи свои оставил и просил Анну их беречь. Матрёна говорила, что Анне, дед Борька, так его называли, обещал, что кто-то за этим мешком вернётся и заберёт.

Колчанов вытянулся лицом и привстал в кресле.

– А может быть, это и было возвращение за оставленными вещами?

Ковров тут же поперхнулся чаем.

– Неужели? – Прошептал он, глядя на майора округлившимися глазами.

– Спокойно. Бабка Матрёна жива?

– Да уж лет пятнадцать как померла.

– Так. Хорошо. А где она жила, в каком районе?

– Где-то на Соломенной слободе, но её дом полностью снесли, там теперь микрорайон из многоэтажек.

– Слишком, слишком много совпадений. – Пробормотал себе под нос Колчанов.

– Что вы сказали, Михаил Иванович?

– Да это я о своём. О своём ли? – Засобирался майор. – Как вы сказали, фамилия была Матрёны?

– Беспалова. Беспалова Матрёна Сидоровна.

* * *

К концу рабочего дня майор собрал в своём небольшом кабинете почти весь отдел. Старшего лейтенанта Дмитрия Колобкова, капитанов Армена Шаганяна и Леонида Цапкина.

– Вот что, товарищи офицеры или господа, как вам больше нравится, будете мне активно помогать. Думаю, что дело это с ограблением музея только на первый взгляд незначительное и, как бы, проходное потому, что похищенное не является высокохудожественной ценностью, и значительного ущерба не нанесено. Я думаю, что следует отнестись к нему очень серьёзно. Почему так думаю, объяснить до конца не могу и себе самому, но опыт подсказывает, что по своей сложности это дело может переплюнуть многие другие. Поэтому распределим обязанности таким образом:

– Ты, Армен, установишь по паспортным и жилищным архивам, где именно на Соломенной слободе проживали Карасёва и Беспалова. Куда переехали дети и внуки Беспаловой, их соседи и что они помнят и знают о проживавшем некогда у Анны Карасёвой жителе Сибири или Дальнего Востока. Короче, о некоем уехавшем после смерти её сына Николая человеке.

Ты, Дима, займёшься следующим. Я так полагаю, что участковый, который в те времена был на Соломенной слободе, обязан был о таком постояльце знать. Выясни, кто был там участковым, жив ли сам или кто из родни, что известно по этому делу. Проверь наши архивы, так как его могли в те времена, предположительно между сорок пятым и сорок восьмым годами, принудительно прислать в N-ск на выселение.

Лёня, разыщи одноклассников, учителей, друзей покойного Николая Карасёва. От чего умер, при каких обстоятельствах, где захоронен? По записям в кладбищенских конторах поищи.

В этом, орлы, необходимо тщательно разобраться. А вот когда у нас будет целостная картина событий тех лет, легче будет двигаться дальше. Чем быстрее, тем лучше. Через пару дней жду результаты.

Колчанов критично разглядывал свое отражение в зеркале после привычного утреннего бритья: «Постарел, Миша, постарел. Нос еще больше и толще стал, хорошо волосы на месте, но теперь уж и не видно, что был ты светлым с рыжинкой блондином – все в седине. Подбородок окаменел, квадрат квадратом. А глаза твои голубые сигналят, что еще чего-то в жизни очень хочется».

Михаил Иванович недружелюбно посмотрел на разбалованный пивом животик и грустно вздохнул. Вообще-то он хороший муж и отец, но налево всегда любил сходить. И сейчас еще бывает, нет-нет, да и согрешит на стороне, но конспирацию всегда соблюдал. Хотя подозревает, что Лизавету на мякине не проведешь. Не только красива, но и умна. Красота потихоньку вянет, а ум только острее становится. Знает, знает хитрая баба, что чудит иногда супружник, вернее фактов-то у нее нет, а вот интуиция ей не врет.

─ Миша, – позвала жена, – завтрак на столе! Целую, я убежала.

─ Давай, Лиза, до вечера!

Только принялся за яйцо всмятку, как нервно зазвонил телефон. Именно нервно. Колчанов для себя отмечал, что телефон звонит по-разному. Ясно, что быть такого не может. Аппарат он и есть аппарат – без души, без чувств, но, кажется, что не всегда. Михаил Иванович пошел в коридор к телефону, поднес трубку к уху и тихонько подул в нее, чуть-чуть, чтобы только легкий шумок полетел на тот конец. Привычка, выработанная годами. С той стороны начнут кричать «Алло! Алло!», а он уже определит, кто хочет с ним поговорить. Все друзья, коллеги и члены семьи эту манеру знают. Начинают разговор первыми и представляются, тогда уж и Колчанов подключается. А если с кем нет желания общаться, трубку положит – и звони себе названивай. Особенно блюдет майор это правило, когда попадается непростое дело с неизвестными. При такой ситуации может звонить кто угодно, чтобы проверить, правильный ли номер главного следователя разыскали, а то еще и угрожать станут или просто громко подышат в трубку. Тогда пусть первым начинает разговор этот кто-то, а Колчанов послушает. А если потребуется, то на свое усмотрение еще и запись разговора выполнит на магнитофонное устройство, присоединенное к телефону.

Колчанов подул в трубочку и прислушался.

─ Алло, алло, Михаил Иванович, это Григорий Цандер звонит, трубку возьми!

─ А-а…, Григорий Яковлевич, доброе утро. Рад слышать, но что-то голос у тебя тревожный. Случилось что?