Возвращаясь в общежитие по темному двору, мы встречаем толпу достаточно взрослых Резистентов, отдыхающих возле здания. С ними стоит и доктор Агата, оживленно о чем-то рассказывает, и ее друзья смеются.

– Вероника! – окликает она.

Я подхожу ближе, пока вся моя компания двигается дальше.

– Слушай, похоже, я не совсем верно выписала тебе витамины, – говорит Агата. – Давай зайдем ко мне в кабинет, и я исправлю.

Я пожимаю плечами. Уже довольно поздно, а мне не хочется возвращаться в общежитие, куда без Адама входа нет, ночью. Но делать нечего.

Мы шагаем через весь двор, но возле самого «Солара» вдруг сворачиваем налево и идем в глубь комплекса.

– Мы разве не должны?.. – осторожно интересуюсь я. Агата идет впереди, не оборачиваясь и не отвечая. Сейчас на ней нет белого халата, только форменные брюки и футболка; каштановые волосы распущены и струятся по плечам. Можно принять за мою ровесницу. Но что она делает, куда ведет меня?

Наконец мы подходим к одному из зданий, в которых я еще не была. Это невысокая, из двух этажей, постройка, свет горит лишь в одном окне. Я думала, что мы зайдем внутрь, но Агата отводит меня за угол, где под раскидистым деревом стоит лавочка.

– Садись, нужно поговорить.

Ее тон абсолютно изменился, словно я говорю с другой женщиной! В нем нет и капли веселья и нежности. Это голос человека уставшего и очень недовольного. Надеюсь, не мной?

– Я не могу свободно говорить с тобой в Центре, там камеры и микрофоны. Тебе тоже следует это знать. И будь осторожна во всем, что говоришь.

– Но…

– Потом. Я закончила с твоими анализами. Похоже, у тебя, единственной из девяти, есть абсолютная защита.

– Это как?

– Твой организм вырабатывает особые антитела, которые уничтожают вирус сразу же. Можно сказать, уровень твоего иммунитета близок к ста процентам, а у остальных он намного ниже.

– И это плохо? Почему?

– Потому что на таких, как ты, у Центра свои планы. Это значит, что ты тут заперта. Ты не сможешь вернуться домой.

– Но почему? Они думают, что я могу сбежать? Я готова и дальше ходить на обследования, приду сразу, когда скажут…

– Это не имеет значения. Ты нужна им для другого. Сейчас это неважно, но ты должна запомнить одно: никому и никогда здесь не верь. Ты можешь положиться на меня, но некоторые доктора не на нашей стороне. Далеко не все здесь желают тебе зла, но такие люди есть. Веди себя как можно тише и незаметнее, делай все, о чем просят. Я никому не сказала, что ты – абсолютный Резистент. И не скажу.

Я решительно ничего не понимаю.

– Твои родители. Кем они были?

При чем тут это? Мне вовсе не хочется о них говорить. Тема не из приятных.

– Отец работал строителем, а мать умерла в родах, когда я была маленькой. Это было четырнадцать лет назад.

– Так у тебя есть брат или сестра?

– Нет, ребенок тоже погиб. Я даже не знаю, где его похоронили.

– Выходит, Резистентом была мать, – заключает Агата.

– Но почему?

– Потому что такая Резистентность, как у тебя, могла передаться только по наследству. Отца твоего привили, а мать – нет, поэтому Резистентность и не обнаружили. Так же было и со мной.

Вот теперь я абсолютно сбита с толку. За пару минут я полностью утратила понимание ситуации.

– Так вы тоже Резистент?

– Да. Такой же, как ты. Вам говорили о первом Резистенте, которого нашли в 2113 году?

– Было что-то такое, да.

– Тогда я расскажу тебе и предысторию. Но ты никому не должна ее пересказывать, ясно? Даже в твоей комнате стоит прослушка.

– Разумеется, я все понимаю.

Она думает, я совсем дурочка? Я осторожна и могу пораскинуть мозгами. Но раз Агата решила поделиться со мной своей историей – значит, она все же неплохого мнения обо мне.

– Мне тогда еще не исполнилось шестнадцати. Мой старший брат выпускался из школы. А вакцинация еще не была обязательной, ее делали только за большие деньги – а денег в нашей семье не водилось. Мои родители тоже были не привиты, как и большинство жителей Пентеса. Тогда никто не подозревал о существовании Резистентов. И вот однажды мой отец, который работал уборщиком в больнице, не вернулся домой. Мы с братом пошли искать его в больницу, но нас не пустили: оказалось, там карантин. Доставили сразу несколько зараженных Ксеносом, что-то пошло не так, как-то вышло, что вирус начал распространяться. Скоро почти все сотрудники больницы оказались заражены – все, кроме привитых. И моего отца.

Тогда его забрали из больницы и начали исследовать. У него и обнаружили первую Резистентность. Вслед за ним забрали и нас с братом. Нам пообещали, что мы сможем обучиться на кого угодно и получить достойную работу; это, как видишь, оказалось правдой. В том году провели первую обязательную вакцинацию, около двухсот случайных людей привили бесплатно. И многие умерли, в основном – дети. Тогда чуть не поднялся мятеж. Но те, кто справился с вакциной, обрели иммунитет. И пошло-поехало. Скоро привили всех людей старше восемнадцати и младше тридцати; среди них нашли сорок одного Резистента. Построили этот Центр, начали исследования. И вот… Стой, кто-то идет. Зайди ко мне завтра после десяти, ясно? Найди повод. И никому ни слова.

Она сует мне в руку лист бумаги с какими-то записями о приеме таблеток и быстрым шагом идет к зданию. Вот так. Она не договорила, но ясно, что дальше случилось что-то нехорошее. Я и не знала, что кто-то умер от вакцины, до меня эти новости попросту не доходили. В школе рассказывали, что вакцинация безопасна и не может нанести вреда. Абсолютно не знаю, что думать. Так здесь и правда опасно? Что, если меня вообще никогда отсюда не выпустят?

Когда я возвращаюсь в общежитие, приходится кричать под окнами, чтобы кто-нибудь открыл двери. Открывает не Адам, а какая-то девушка из старших. Я бегу по лестнице в свою комнату и обнаруживаю там странную картину.

Ната одна; она сидит на своей кровати, сиротливо обняв колени. Светлые волосы чуть влажные. Постель Иванны пропала, как и другие ее вещи.

– А где Иванна?

– Мы пошли в душ, – от волнения Ната говорит очень быстро, – пока я купалась, она пропала. Я прихожу, а тут пусто. Наверное, ей разрешили уйти домой. Повезло.

– Не думаю, – медленно выговариваю я, подбирая с пола красный камень на веревочке.

– Это ее талисман? Она не оставила бы его валяться здесь, – шепчет Ната. Разумеется, не оставила бы. Она попрощалась бы, если б уходила насовсем. Написала бы записку, хоть что-то. А тут – пропала, как и не было, только талисман на полу. И ясно, что это Центр что-то с ней сделал. Но говорить об этом с Натой нельзя: теперь я знаю о прослушке.

– Будем надеяться, все в порядке, – весело говорю я, переодеваясь в пижаму.