— Больше ко мне не подходи, ты, дьявольское отродье. Слышишь? Не подходи.

Он вытер рот тыльной стороной руки и большими шагами пошел в направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя, как абрикосовый сок стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая в соку. Потом внезапно упала на землю, вращаясь на спине и продолжая жужжать. Постепенно ее жужжание перешло в жалобный плач, затем она затихла.

Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и мне показалось, что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в моих глазах. Эти слезы остались у меня в памяти как первые в жизни. Приближались садовники с корзинами на головах.

Я повернулся и выбежал из сада.

В комнате не было даже волкодава. Я взобрался на кровать и облокотился на подоконник. В ветвях груши пел дрозд. Застыв, я долго слушал его. Из-за закрытой двери со двора доносилось монотонное постукивание по металлу — работал кузнец, скрипел колодезный ворот, неторопливо вращаемый мулом.

В этом месте некоторые детали стерлись из моей памяти. Я не помню, сколько просидел, пока гул голосов не возвестил о начинающемся ужине. Не помню и боли. Но когда конюх Сердик распахнул дверь и я обернулся, то он остановился как вкопанный и его первыми словами были:

— О боже, где ты был? Играл в конском затоне?

— Я упал.

— Упал? Интересно, почему земля под тобой всегда оказывается в два раза тверже, чем под остальными? Кто тебя отделал? Этот грубый кабан Диниас?

Не получив ответа, он подошел к моей постели. Сердик был небольшого роста, с кривыми ногами, загорелым морщинистым лицом и копной волос соломенного цвета. Я стоял на постели, и мои глаза были на одном уровне с его.

— Что я тебе скажу, — изрек он. — Когда подрастешь, я научу тебя некоторым вещам. Чтобы побеждать, не надо быть большим. У меня имеется парочка дельных трюков. Их надо знать, если не вышел ростом. Скажу тебе, что я могу сбить парня в два раза больше меня. И женщину, если надо. — Здесь он рассмеялся и отвернулся, чтобы сплюнуть, но вовремя вспомнил, где находится, и ограничился тем, что откашлялся. — Но когда ты вырастешь и станешь здоровым парнем, мои трюки тебе не понадобятся, в том числе и в обращении с женщинами. Однако давай лучше займемся твоим лицом, чтоб ты потом никого не пугал. От такой раны может и шрам остаться.

Он кивнул на пустующую подстилку Моравик.

— Где она?

— Ушла с матерью.

— Тогда пошли со мной. Я все устрою.

Сердик наложил мне на ссадину на скуле повязку с лошадиной мазью. Мы сели ужинать прямо у него в конюшне, расположившись на соломе. Гнедая тыкалась мне мордой в спину в поисках корма. Мой толстый и ленивый пони, натянув привязь до упора, жадно следил за каждым куском, отправляемым в рот. Сердик, несомненно, понимал толк в кулинарии: на каждую половинку куриной ножки — дрожжевая выпечка, соленая копченая грудинка, охлажденное и ароматное пиво.

Еще когда Сердик принес еду, я понял по его виду, что он уже все знает. Весь дворец, должно быть, только об этом и говорил. Но он ничего не сказал, лишь передал мне еду и присел сзади на солому.

— Тебе сказали? — спросил я.

Он кивнул, пережевывая хлеб с мясом, и затем добавил с полным ртом: «У него тяжелая рука».

— Он рассердился, потому что она отказалась выходить замуж за Горлана. Он хочет, чтобы она вышла замуж из-за меня, но и до сих пор она отказывала всем подряд. А сейчас, после того как умер дядя Дайвид и остался только Камлак, они позвали Горлана из Малой Британии. Я думаю, что это Камлак убедил деда обратиться к Горлану. Он боится, что мать выйдет замуж за какого-нибудь принца в Уэльсе.

Здесь Сердик меня прервал. У него был испуганный и потрясенный вид.

— Замолчи, малыш! Откуда тебе это все известно? Я уверен, что взрослые не болтают о таких важных вещах в твоем присутствии. Разве что Моравик болтает что не следует.

— Нет, не Моравик. Но я знаю, это правда!

— Но откуда, клянусь Громовержцем, ты знаешь? Сплетни дворовых?

Свой последний кусок хлеба я отдал кобыле.

— Если ты будешь клясться языческими богами, Сердик, то именно ты, вместе с Моравик, попадешь в беду.

— О, ладно. Подобных неприятностей можно избежать. Давай говори, кто тебе сказал?

— Никто. Я просто знаю. Я... я не могу объяснить откуда. Когда она отказала Горлану, дядя Камлак рассердился не меньше деда. Он боится, что вернется мой отец и женится на ней, прогнав его, Камлака. Конечно, он не говорил об этом деду.

— Конечно. — Сердик уставился, забыв про пищу. Из уголка его приоткрытого рта капнула слюна. Он торопливо проглотил.

— Боги знают, точнее, бог его знает, где ты набрался таких вещей, но, судя по всему, это правда. Продолжай.

Гнедая подталкивала меня сзади, дыша теплом в шею. Я отстранил ее рукой.

— Вот и все. Горлан рассержен, но его чем-нибудь задобрят. А моя мать в конце концов уйдет в монастырь Святого Петра. Увидишь.

Наступила непродолжительная тишина. Сердик прожевал мясо и швырнул кость за дверь, где на нее накинулись две дворняжки, жившие у конюшни. Ворча и цапаясь, они умчались прочь.

— Мерлин.

— Да.

— Будь умница и больше никому об этом не говори. Никому. Понял?

Я промолчал.

— Дети не разбираются в таких вещах. В чем-то это, конечно, основано на сплетнях, уж точно, но что касается принца Камлака... — Он положил руку мне на колено, сжал пальцами и покачал его. — Я говорю тебе, он опасный человек. Забудь обо всем и старайся не попадаться ему на глаза. Можешь мне верить, я никому не скажу. Но и ты не говори об этом больше никому. Даже если бы ты был законнорожденным принцем или пользовался расположением короля, как это рыжее отродье Диниас, то и тогда нечему было бы радоваться. — Он снова потряс меня за колено. — Ты слышишь меня, Мерлин? Не говори ничего ради своей собственной жизни. Не попадайся им, чтобы не видели. И скажи мне, кто тебе это сказал?

Я подумал о темной пещере в подвале, о далеком кусочке неба высоко в дымоходе.

— Мне никто не говорил. Клянусь.

Он нетерпеливо шевельнулся, проявляя волнение. И тогда я выложил все, на что осмелился.

— Признаю, что слышал это. Иногда люди говорят прямо над головой, не замечая меня. А иногда, — я помедлил, — будто кто-то обращается ко мне, я будто вижу наяву. Иногда мне говорят звезды, и я слышу в темноте музыку и голоса. Как во сне.

Сердик поднял руку, словно защищаясь. Мне показалось, что он крестится, но он вычерчивал в воздухе знак против дурного глаза. Сердик пристыженно взглянул на меня и опустил руку.

— Правильно, все это сны. Ты, наверное, заснул где-то в уголке, а они завели при тебе разговор, хотя им не следовало этого делать. Там ты и услышал вещи, которых тебе не положено знать. Я забыл, что ты еще ребенок. Когда ты смотришь своими глазами... — Он остановился и пожал плечами. — Но все равно, обещай мне, что ты больше не будешь рассказывать об услышанном.