Да, говорил Иван Эдуардович Добролюбов, я строю дома, и все знают, что нет в этом городе лучше домов, чем мои. Разве вы все не живете в моих домах, а те, кто еще не живет, разве не собираются в самое ближайшее время поселиться в одном из них? Где жили раньше вы все, исключая разве что Тиму, ты, Тимка, знаю, и раньше жил неплохо, на Котельниках, а остальные? В пятиэтажках вонючих вы жили, вот где, в хрущобах,

в бараках с дровяным отоплением и кривым сортиром через двор,

в перестроенных ночлежках без телефона, какой там телефон,

в совхозных общагах, в общагах заводских,

в молодежных домах гостиничного типа с одной кухней на этаж,

в зассанных подъездах с засранными лифтами,

в скудности и уродстве,

в убожестве и смраде,

в мерзости и гнили

была ваша жизнь.

Я, Ваня Добролюбов из Йошкар-Олы, построил вам дома. Я построил эксклюзивные резиденции с пентхаусами и, блин, инфраструктурой, блин, с видео, блин, наблюдением и фитнесом, блин, блин, блин, с паркингом на хренову тучу машино-мест, но вам все равно мало, с укрепленными под ваши джакузи и трехтонные ванны перекрытиями, с венецианской штукатуркой и каррарским, ё, мрамором в холле-вестибюле, с колоннами, ё, внутри, ё, квартир, ё, по индивидуальным, ёханый бабай, проектам, эксклюзив-люкс, грёбаный мамай, для обеспеченных господ, блядь!

И не думайте, что я только это построил.

Может, вам нравится жить на земле, а не в воздухе, и вы предпочитаете коттеджный поселок клубного класса в лесу, все коммуникации центральные, быстрый Интернет, магазин-ресторан-школа? Так знайте, что все это тоже построил я.

И таунхаусы я построил.

И усадьбу дворцового типа, берег реки, ландшафтные работы, один и пять гектара, — я!

Я, Добролюбов И.Э., 1969 г. р., мужской, русский, незаконченное высшее, я дал вам главное, что отличает вас от ваших родителей, от их родителей и от предков, глотавших дым и давивших тараканов в черных избах под соломой, что отличает вас от современников, которым не повезло, от оставшихся в советских бесплатных квартирах с кривыми стенами и потолочными синяками протечек, от бомжей, в конце концов, — я дал вам достойное человека жилье! Вы говорите, машины? А я говорю — фуфло ваши немецкие, английские, японские, шведские и все остальные железяки! Первые пятьдесят штук украл, купил без пробега по России, а тут столб, и привет со списанием… Дом в ДТП не расплющишь. Элитное жилье — вот светлое будущее, которое столько лет строили все, а построил я. Элитное, слышите, уроды? Это я сделал вас элитой, я, а не Ельцин. Конкретно я.

Но все это — говно.

Потому что думать нужно о душе, брателло. Можете мне верить, я отвечаю за базар, и если я говорю о душе, то я готов мазать с любым, что без души всё — говно, как я уже сказал выше.

Короче. Я подумал о душе. И я понял, что нужно душе, господа. Небо, вот что.

Дом, обычный дом, как бы ни был он хорош, это только пещера, для уменьшения объема земляных работ не вырытая в земле, а построенная на земле. И как бы ни был высок обычный дом — двадцать, сорок, сто сорок этажей, — это только нарост на земле, искусственная гора с искусственными пещерами, и мы, те, кто живет в таком доме, всего лишь дикари, трусливо вцепившиеся в землю, навеки поселившиеся на земле.

А жить надо в небе. Там хорошо душе, светло и пусто. Она понемногу привыкает к своему будущему ПМЖ, ночью она вылетает в окно и бултыхается в восходящих и нисходящих потоках на уровне привычного этажа. Обычные же человеческие души, покидая, как положено, на ночь тела, вынуждены пользоваться дымоходами или вентиляционными шахтами, что неприятно. Жить надо в небе, там наш дом. И не надо ждать, пока тебя пригласят туда, пока врачи передадут приглашение, а священники помогут собраться, надо переселяться по собственной инициативе и с моей помощью.

Внимание!

Открытое акционерное общество «Бабилон» строит в Москве самый высокий в мире дом. Этот дом соединит землю и небо. Ограниченное количество квартир. Гибкая система скидок. Достань до небес!

Иван Эдуардович умолк и огляделся. В клубе было на удивление спокойно, многие столики опустели, из знакомых не осталось почти никого. А те, кто остались, никакого внимания на Добролюбова не обращали, будто и не он только что произносил гордые и страшные слова. «Может, — подумал враз оробевший богоборец, — и действительно не говорил, то есть только мысленно?..»

Впрочем, Тимофей Болконский, кажется, все слышал. Он сидел в своем углу, задумчиво жевал сигару, качал серьгами, гладил бородку, внимательно смотрел на Ивана…

— Ну, Ваня, — наконец сказал молодой Болконский, — пиарщик ты, надо признать, супер. Только вот не смущает ли тебя…

— Что еще, — суетливо перебил Добролюбов, уже понимая, о чем идет речь, но не желая понимать, — что еще меня должно смущать? Там скальное основание, есть результаты глубокой георазведки, есть заключение академии, есть…

— Да какая, к херам, академия, — усмехнулся начитанный юноша. — Ты же ведь знаешь про результат первой попытки? Наверняка знаешь…

Добролюбов хотел послать Болконского в жопу, но не успел, потому что между ними вдруг оказался какой-то неизвестный молодой мужчина в черном кожаном пиджаке поверх черной же майки. Толстым зеленовато-бледным лицом и круглой, наголо стриженной головой незнакомец напоминал гусеницу.

— Слушай, брат, — обратилась гусеница к Добролюбову, — твоя же фирма «Бабилон» называется, так? Давно хочу у тебя спросить, в каком смысле Бабилон, а? В смысле бабла, правильно? В смысле там же метр стоит немерено, да? В том смысле, что несите, значит, бабло, ну? В смысле того, что куда бабло несут, там и Бабилон, нет?

И опять не успел ничего ответить Добролюбов, а Болконский вмешался из-за спины любопытного мужчины.

— Если бы от бабла, — сказал наследник богатых культурных традиций, — то получилось бы «баблон», а Бабилон — это в честь песни. Знаешь, братан, есть такая песня: «О, Бабилон! Ие! Там-там-туда-туда… О, Бабилон… Ие…»

— Ну, — сильно обрадовался гусеничный человек, — конечно! Я только не въехал с ходу. Кто ж не знает! Битлы! О, бабилон, йе! Ну, пацан, ты все просек, да? О, бабилон…

Тут едва не бросился Иван Добролюбов на дурака, но не бросился.

Потому что исчез дурак, и Болконский исчез, и клуб Володички Трофимера исчез вместе со всеми гостями, многие из которых ушли, как было сказано, еще до этого.

И вообще абсолютно все исчезло.

А немного позже закончилась и эта история, относительно которой с самого начала было ясно, чем она закончится.

Башню строили, строили и достроили наконец почти до неба, так что облака, а особенно низкие дождевые и снеговые тучи поползли по ее темным стенам, разрываемые этими стенами в клочья. Небо почернело, вдали загорелись на нем багровые огни — не то атмосферные электрические разряды, не то рекламные неоновые буквы слова «Бабилон», не то цифры проклятого телефонного номера. По этому номеру позвонишь, а там вой какой-то, вопли страшные, пламя гудит… Маленькие люди еще тянулись по галерее, спеша завершить свои строительные дела, глядя кто в небо, кто на землю, но уже не слышен был между ними русский понятный разговор, опасались они, видимо, употреблять ласковое слово «мать» и другие слова на такой высоте, стыдились, и стали говорить на своих языках, и не могли более понимать друг друга. Таджики, которым уж больше нечего было копать, а потому используемые на подсобных погрузочно-разгрузочных работах, не понимали пришепетывающих молдаван, украинцам казалось, что армяне не говорят, а кашляют, поднанятые в помощь иностранцам рязанские только охали да переспрашивали — на том все и остановилось.