Я заинтересовался последними чувствами обитателей камеры смертников, прочитав исследование, проведенное в 2016 г. психологами Сарой Хиршмюллер и Борисом Эглоффом с помощью компьютерной программы анализа текста Linguistic Inquiry and Word Count (LIWC). Количество произнесенных узниками эмоциональных слов сильно разнилось: от 0 до 50 связанных с положительными эмоциями и от 0 до 27 — с отрицательными в одном высказывании. Чтобы учесть этот разброс, психологи вычислили общий индекс позитивности каждого смертника и обнаружили, что у 82,3 % из них уровень использования слов, связанных с положительными эмоциями, был выше 0. Главным открытием при сравнении употребления положительно и отрицательно окрашенных эмоциональных слов оказалась статистически значимая разница между первыми (9,64) и вторыми (2,65)[51]. Значимая в сравнении с чем? Чтобы узнать это, Хиршмюллер и Эглофф сравнили свои результаты с данными другого исследования слов письменной речи из разнообразных источников, в том числе научных статей, романов, блогов и дневников, — более 168 млн слов, написанных 23 173 человеками[52]. Среднее содержание слов, выражающих положительные эмоции, в этой группе данных — 2,74 — оказалось меньшим, чем у заключенных (9,64). По сути, смертники были настроены более позитивно, чем студенты, которым предложили представить свою смерть и записать свои мысли[53], и тем более чем люди, совершившие самоубийство или его попытку и оставившие предсмертную записку[54].

Эти результаты становятся понятны, если вспомнить, что у людей, собирающихся покончить с собой, умонастроение иное, чем у смертников перед казнью. Психолог Томас Джойнер в книге «Почему люди кончают жизнь самоубийством» (Why People Die by Suicide) утверждает: «Люди желают смерти, если две базовые потребности подавляются вплоть до полной неудовлетворенности, а именно потребность в принадлежности к группе или контакте с другими и потребность эффективно взаимодействовать или влиять на других»[55]. Напротив, приговоренные к смерти используют значительно более социально ориентированные слова, особенно связанные с друзьями и семьей[56]. За десять и более лет, проведенных в камере смертников, эти люди завязывают отношения с другими заключенными и сохраняют контакты с родственниками и друзьями на воле, что устраняет мотивы, характерные для потенциальных самоубийц[57]. Далекие от ужаса перед грядущим мраком смерти выражения любви в последних словах осужденных на казнь поддерживают теорию эмоционального приоритета и опровергают теорию управления страхом смерти (ТМТ).

В качестве гарантии того, что я не подбираю удобные примеры, мы с коллегами-психологами Анондой Саиде и Кевином Маккеффри внесли все высказывания в базу данных, после чего рейтеры Альберт Ли и Лайана Петраки присвоили им коды в соответствии с предварительными категориями, предложенными мной по прочтении всех высказываний, а третий рейтер, Мариса Монтойя, сняла расхождения в оценках этих двух экспертов. Это позволило нам рассчитать корреляции межэкспертной надежности, разнившиеся от 0,50 до 0,83 и имевшие статистически значимую корреляцию с доверительной вероятностью 0,01. Иными словами, кодировщики стабильно интерпретировали высказывания единообразно и в соответствии с моим первоначальным анализом[58].

В подтверждение моей теории эмоционального приоритета 68,2 % из 425 приговоренных к смертной казни, выступивших с последним словом, употребили слово «любовь» (или его синоним) в адрес названных по имени подруг или жен, родственников и друзей и даже собратьев-заключенных. Мы исключили упоминания о любви к Богу, Иисусу или Аллаху, отнеся их к категории «религия». Мы не считали, сколько раз речь шла о любви к матери, красноречив тот факт, что только один сказал, что любит отца. Полагаю (хотя не могу утверждать), это результат того, что очень многие из этих людей выросли без отца — это один из факторов, ассоциированных с криминальным поведением[59]. В таблице 1.2 представлены результаты нашего контент-анализа последних слов техасских смертников. Далее я рассматриваю каждую из категорий.