Я вижу, как вы мучаетесь, как предаетесь глубокому, безнадежному отчаянию, которым охвачен ваш воспаленный рассудок и от которого не спасает даже сон. Я знаю, насколько чудовищно ваше злодеяние, но мне неизвестны мотивы. Однако, каковы бы они ни были, я вижу, как содеянное сказалось на вас. Ваше странное поведение вызвано безграничным раскаянием, что, в свою очередь, свидетельствует о вине.

Вы уже достаточно наказаны. Должны ли наши прегрешения преследовать нас до конца жизни? Стоит ли отворачиваться от того, кто готов даровать утешение? По крайней мере, мы вправе просить властителя судеб дать нам возможность исправить наши ошибки.

Прежде я полагал, что убийца Уолдгрейва нанес непоправимый ущерб и мне. Болезненные размышления залечили мои раны, позволив понять, как неверно и эгоистично я все воспринимал тогда. Жизнь непредсказуема, Я открыто смотрю в будущее, не затуманенное теми или иными событиями и их последствиями. Кто знает, может, когда-нибудь я обниму раскаявшегося убийцу как лучшего друга. Вам нужно примириться с самим собой.

Он по-прежнему был не способен говорить. Когда же горькие слезы помогли ему немного расслабиться, он решительно, не обращая внимания на мои протесты, направился в сторону владений Инглфилда. До этого я еще надеялся выведать у него правду, но теперь стало очевидно, что он с самого начала был слишком замкнут в себе и не готов к откровенному разговору. Он шел без остановки, пока мы не приблизились к дому его хозяев, и только тогда заговорил дрожащим голосом:

– Вы требуете от меня признания в преступлении. Вы получите его. Через какое-то время. Когда именно, я сейчас не могу сказать. Но вы узнаете, и скоро.

С этими словами он убежал восвояси, а я, немного постояв, решил вернуться домой. По дороге меня занимали размышления, похожие как две капли воды – все их вариации в конечном итоге сводились к одной-единственной идее.

Утром, проснувшись, я по-прежнему был во власти произошедшего накануне. Пустынные места и образ моего спутника стояли у меня перед глазами. Я вновь мысленно прошел весь вчерашний путь вслед за ним, повторяя то, что ему говорил, обдумывая его слова и жесты. И в результате ощутил нечто вроде удовлетворения. Бурные чувства сменились жутким, зловещим спокойствием. Душу переполняло тревожное ожидание. Казалось, что я стою на пороге какой-то иной, новой жизни, пугающей и возвышенной. Печаль и злость на время проснулись в моем сердце, но великодушное сострадание одержало верх, и тогда на глаза навернулись слезы, и я заплакал – скорее от счастья, чем от боли. Если это Клитеро нанес Уолдгрейву смертельный удар, то он знает тайну ужасной трагедии, в чем уже не было никаких сомнений. Да, он убийца, и теперь я должен, проявив высшее милосердие, направить его на путь умиротворения и очищения души.

День проходил за днем, а от Клитеро не поступало никаких вестей. Я начал беспокоиться и проявлять нетерпение. То, что мне уже удалось узнать, да еще так неожиданно, на какое-то время примирило меня с туманом неизвестности в отношении остального. Однако всему есть предел. Я решил, что должен что-то предпринять, чтобы ускорить развязку, но, как оказалось, это было излишне.

В воскресенье я пошел к Инглфилдам – разыскать ирландца и снова попросить его доверить мне свою тайну – и на полпути увидел идущего мне навстречу Клитеро. Он выглядел изнуренным, бледным, испуганным. Я удивился такой перемене в нем, произошедшей всего за неделю. Даже на небольшом расстоянии я не сразу узнал его, приняв за незнакомца, а когда понял, что это он, поприветствовал в высшей степени дружелюбно. Вероятно, мой участливый тон произвел на него некоторое впечатление, и он поспешил сообщить, что как раз шел в имение моего дяди, чтобы поговорить со мной. А потом предложил мне углубиться в лес и найти тихое местечко, где можно было бы спокойно побеседовать, не опасаясь, что нас прервут. Не трудно представить, с какой готовностью я отозвался на его предложение. Мы свернули с дороги на неприметную тропинку и шли по ней молча, пока не забрели в дикие заросли в самом сердце Норуолка, и вскоре облюбовали идеальное для уединения и отдыха укромное место, где мой спутник, похоже, уже не раз бывал. Там мы и остановились. Всю дорогу Клитеро сохранял самообладание, но теперь признаки сильной внутренней борьбы отразились на его лице. Прошло немало времени, прежде чем он смог справиться со своими чувствами и совладать с речью, А потом он заговорил.

– Вы призываете меня покаяться в прегрешениях. Kaкая же странная участь уготована мне! Человек ведет меня на заклание, а я ощущаю неодолимую потребность следовать за ним без малейшего сопротивления! И здесь наконец оборвется цепь моих злоключений! Судьба привела меня сюда, чтобы я безропотно встретил смерть вдали от места моих преступлений, на огромном расстоянии от всего, что свидетельствовало о них и послужило им причиной!

Вы полагаете, что я убийца. Настаиваете, чтобы я объяснил мотивы, побудившие меня оборвать жизнь невинного человека. Вы верите в это, жаждете моей исповеди, и я готов покаяться вам. Любое другое ваше требование я бы отверг, но это принимаю.

С какой целью я пришел? Чтобы рассказать вам историю моей жизни? Сидя здесь с вами, спокойно изложить все ее злосчастные события? Будет ли сила моей страсти адекватной им? Позвольте же мне вспомнить, что руководило мною, когда я вынашивал свой безумный замысел. Надеюсь, мне удастся передать напряженность роковых моментов, и это убедит вас в правдивости моих слов. Я готов призвать себе в помощь призраков прошлого, но, поскольку дух мой окончательно сломлен, могу не дожить до конца повествования.

Вы совсем не знаете меня. Ваши умозаключения относительно моих действий и моего поведения – всего лишь тонкая паутина, сплетенная из пагубных заблуждений. Как и большинство людей, вы не отдаете себе отчета в возможных последствиях ваших поступков. Вы собираетесь даровать мне утешение. Кичитесь своими великодушными намерениями. Претендуете на милосердие. А какой прок от вашего неуместного рвения и благородных порывов? Вы добились только того, что привели меня к краю пропасти, Благодаря вашим усилиям кровавая развязка теперь предрешена. И мне не избежать вечного проклятия.

Мало кому из смертных довелось испытать столько страданий, сколько выпало на мою долю. И это лишь начало. Как ни тяжелы невзгоды, которыми изобиловала дорога моей жизни, когда я сойду с нее в иной мир, там меня ждут куда более страшные муки. Возможно, будь мне отмерено здесь немного больше времени, надежда на искупление еще могла бы согреть мою душу. Но ваше вмешательство воздвигло непреодолимую стену между мной и этой надеждой, разделив меня с ней навсегда. В моей жизни уже ничего нельзя изменить. И ничто не способно облегчить или прервать предначертанные мне муки.

Но я тут не для того, чтобы обвинять вас. Не мое дело судить других, я осуждаю лишь самого себя. Мне известно, что полагается в наказание за такое деяние, в каком повинен я. И это справедливо. Возможно, в преддверии грядущей кары я буду дрожать и цепенеть от ужаса, но мои мучения – немаловажная часть процесса осознания глубинной сути праведного возмездия. Зачем оттягивать мою смерть и рассчитывать на смягчение приговора? Я заслужил это, и такой конец – закономерный итог моей жизни. Медлить больше нельзя. Я уже чувствую сокрушительный удар, уже подношу к губам чашу отмщения. Хуже мне все равно не будет. Червь, который грызет меня, не утолит свой голод, пока не угаснет мое сознание.