Вопрос.

Девочка, без проблем, оставь себе, тебе уже через полминуты захочется еще выпить. Я клянусь, ты говорила, что уже пробовала. Надеюсь, я тут не совращаю мормонку из Юты, а? «Майлар» лучше фольги, отражает больше света, тот весь уходит в растение. Сейчас есть особые семена, из которых растения вырастают не выше, чем досюда, но это смертельно, это смерть на блюдечке. В Атланте таких мужиков, кажется, особенно много. Чего они не понимают, так это, что их тип для дам с каким-никаким чутьем – еще хуже, чем обычные залезающие-слезающие свиньи. А тебе бы понравилось просто лежать, чтоб тебя обрабатывали, как «порш», а ты так и не почувствовала себя благородной, и сексуальной, и опытной в постели, и тоже Великой Любовницей? Хм-м? Хм-м? Вот тут мужики типа угодников и проигрывают. Они хотят быть единственным Великим Любовником в постели. Забывают, что у дамы тоже есть чувства. Кто захочет лежать и чувствовать себя неблагородной и жадной, пока какой-то яппи с «поршем» выделывается с Тантрическими Тучами и Дождем Полулотоса и про себя делает зарубки, сколько раз ты кончила? Если прополоскать во рту, то будет лучше, «Эвиан» тут реально отлично помогает, и плевать, что это вода для тупорылых яппи, если она годная, понимаешь, да? Главное, за чем надо следить, – если мужик, когда перейдет вниз, если он держит одну ладонь у тебя на животе, чтобы реально убедиться, кончаешь ли ты, – о, вот тогда ты сразу поймешь. Он хочет убедиться. Этот сукин сын не Любовник, он только выделывается. На тебя ему насрать. Хочешь мое мнение? Хочешь знать, как реально стать Великим, чтобы ублажить ее, хочешь знать то, что не просчитал даже один парень из тысячи?

Вопрос.

Хочешь?

Вопрос.

Секрет в том, чтобы давать дамочке наслаждение и уметь его принимать, с равной техникой и с равным удовольствием. Или хотя бы убедить ее в этом. Не забывать, что дело в ней. Давай, вылизывай ей киску, пока она умолять не начнет, конечно, давай, но допусти и ее до своей письки, и даже если она не подарок – о, так терпи и убеди ее в том, что она еще какой. И, типа, даже если она считает, что массаж спины – это какие-то смешные карате-удары по позвоночнику, о, так дай ей и веди себя так, будто впервые столкнулся с таким шикарным карате. Если мужик хочет быть истинным Великим Любовником, так пусть подумает о ней хоть одну хренову секунду.

Вопрос.

Я нет, девочка, нет. В смысле, обычно да, но, боюсь, я уже дунул. Реальный провал мужиков такого типа, подражателей Великому, в том, что они думают, будто женщина, если свести к сути, дура. Будто все, чего она хочет, – просто лежать и кончать. Реальный секрет: представь, что она думает так же, как ты. Что она хочет видеть себя Великой Любовницей, которая в постели может взорвать мозг любому мужчине. Дай ей. Хоть раз в жизни задвинь самомнение на задний план. Угодники думают, что если взорвут мозг дамочке, то они и победили. Хер там.

Вопрос.

Но тебе одной будет мало, девочка, поверь. Тут в паре кварталов есть рыночек, и если мы… эй, осторожней…

Вопрос.

Нет, сделай так, чтобы она решила, будто взорвала тебе мозг. Вот чего они реально хотят. Вот тогда ты реально и истинно победил – если она думает, что тебе ее не забыть. Никогда в жизни. Сечешь?

КИ № 36 05/97

ФИЛИАЛ СТОЛИЧНОГО КОНСУЛЬТАЦИОННОГО ЦЕНТРА

ПО РАБОТЕ С НАСЕЛЕНИЕМ В СЛУЧАЕ ДОМАШНЕГО НАСИЛИЯ

АВРОРА, ИЛЛИНОЙС

И я решил обратиться за помощью. Я осознал, что настоящая проблема вовсе не в ней. Я понял, что она вечно будет изображать жертву моего злодейства. Я был не в силах ее изменить. Она не та часть проблемы, на которую я, ну знаете, могу повлиять. И я принял решение. Я решил попросить помощи для себя. Теперь я знаю – это мой лучший поступок в жизни, пусть и самый трудный. Это было непросто, но теперь моя самооценка выросла. Я остановил спираль стыда. Я научился прощать. Я нравлюсь себе.

Вопрос.

Кто?

Как и во всех остальных таких снах, я с кем-то, кого знаю, но не знаю откуда, и вдруг он говорит мне, что я слепой. То есть буквально слепой, незрячий. Или в присутствии этого человека я вдруг осознаю, что я слепой. Дальше, когда я это осознаю, мне становится грустно. Мне невероятно грустно из-за того, что я слепой. Этот человек откуда-то знает, как мне грустно, и предупреждает, что слезы могут повредить глаза, и слепота будет только хуже, но я ничего не могу поделать. Я сажусь и плачу изо всех сил. Я просыпаюсь в слезах и плачу так сильно, что реально ничего не вижу. Из-за этого я плачу еще сильнее. Моя девушка волнуется и просыпается, и спрашивает, что случилось, и успевает пройти минута, если не больше, пока я не приду в себя и не пойму, что спал и теперь проснулся, и на самом деле я не слепой, и плачу без причины, и я рассказываю девушке про сон, и слушаю ее мнение. Потом весь день на работе я постоянно помню о зрении, глазах и как это хорошо – видеть цвета и лица людей и точно знать, где я, и как это хрупко – человеческий механизм глаза и способность видеть, – как легко это потерять, и как я постоянно вижу слепых с тросточками и странными лицами, и всегда думаю, что на них интересно взглянуть на пару секунд, но никогда не думаю, что это имеет отношение ко мне или моим глазам, и что на самом деле это просто удачное совпадение, что я зрячий, а не один из слепых, которые встречаются в метро. И весь день на работе, когда я об этом думаю, у меня глаза на мокром месте, я готов расплакаться, и от слез удерживают только низкие офисные перегородки и то, что все меня видят и будут волноваться, и весь день после сна идет наперекосяк, и это чертовски утомляет, как бы сказала моя девушка – эмоционально изматывает, и я ухожу пораньше, и иду домой, и я такой усталый и сонный, что глаза слипаются, и, добравшись до дома, я бухаюсь в постель где-то около 16:00 и более-менее отключаюсь.

Личность в депрессии переживала жуткую и нескончаемую эмоциональную боль, и сама невозможность поделиться этим чувством или выразить его была компонентом боли и усиливала фундаментальный ужас перед нею.

Так, отчаявшись описать эмоциональную боль или выразить ее чрезвычайность людям вокруг, личность в депрессии описывала обстоятельства, и прошлые, и настоящие, связанные с болью, с ее этиологией и причинами, в надежде передать хотя бы что-то из контекста боли, ее – так сказать – форму и текстуру. К примеру, родители личности в депрессии, которые развелись, когда она была еще маленькой, использовали ее как пешку в своих отвратительных играх. В детстве ей были нужны услуги ортодонта, и каждый из родителей заявил – не без оснований, учитывая поистине медичивские двусмысленности формулировок договора о разводе, о чем личность в депрессии всегда упоминала, рассказывая о мучительной борьбе родителей за оплату ортодонтии, – что платить должен другой. И ядовитый гнев каждого родителя из-за мелочного, эгоистичного отказа другого платить изливался на дочь, которая вновь и вновь слышала от них, что другой не любит никого, кроме себя. Оба родителя были весьма состоятельными, и каждый втайне признавался личности в депрессии, что он/а, разумеется, если до этого дойдет, готов/а сполна оплатить нужную личности в депрессии ортодонтию и еще добавить сверху, что это, по сути, вопрос не денег или здоровья зубов, но «принципа». И личность в депрессии всегда старалась, уже во взрослом возрасте описывая близкой подруге обстоятельства борьбы из-за стоимости ортодонтии и последствия этой борьбы в виде эмоциональной боли, признавать, что, вполне возможно, в глазах каждого из родителей все выглядело именно так (т. е. вопросом «принципа»), но, к сожалению, не того «принципа», который учитывал бы нужды дочери или ее чувства, возникающие из-за эмоционального посыла, согласно которому для родителей сведение мелочных счетов друг с другом было куда важнее ее челюстно-лицевого здоровья, – а если смотреть с определенной точки зрения, это было неким видом родительского невнимания, пренебрежения или даже прямого жестокого обращения, очевидно связанного – здесь личность в депрессии почти всегда добавляла, что ее психотерапевт согласна с такой оценкой, – с бездонным, хроническим взрослым отчаянием, от которого она страдала каждый день и из которого не надеялась выбраться. И это только один пример. Всякий раз, когда личность в депрессии во время телефонных разговоров с участливыми подругами вспоминала об этом болезненном и травмирующем обстоятельстве из прошлого, в среднем она употребляла четыре вставных извинения, как и своего рода преамбулу, в которой пыталась описать, как больно и страшно чувствовать себя неспособной артикулировать саму мучительную боль хронической депрессии, как больно и страшно вместо этого перечислять примеры, ведь те, вероятно, казались другим, как она всегда спешила признать, муторными, или полными жалости к себе, или же они напоминали о людях, которые нарциссически одержимы своими «несчастным детством» и «несчастными жизнями», купаются в боли и настаивают на утомительно долгом пересказе жизненных обстоятельств друзьям, желающим проявить поддержку и участие, и тем наскучивают и отталкивают их.