– Но почему я? – спросил Джоэл.

– Потому что, как они говорят, у тебя могут быть личные причины, – пояснил Холлидей. – Ответ предельно прост. Возьмем твою историю: командир авианосца отказывается поднять самолеты в воздух и выполнить отданный Делавейном приказ. Погода явно нелетная, и поднять самолеты, по его словам, равно самоубийству. Однако Делавейн заставляет его, угрожает призвать на помощь вояк из Белого дома и отстранить капитана от командования. Ты возглавляешь обреченную эскадрилью. Тут-то ты и влип.

– Я остался жив, – констатировал Конверс. – А тысяча двести ребят не дожили до утра, а еще тысячи, может быть, и по сей день жалеют, что выжили.

– И ты присутствовал, когда Бешеный Маркус пускал в ход тяжелую артиллерию.

– Да, это так, – вяло подтвердил Конверс. Потом он недоуменно встряхнул головой. – Да ведь все, что я тут рассказывал о себе, ты уже слыхал…

– Не слыхал, а читал, – внес поправку юрист из Калифорнии. – Подобно тебе, я и гроша ломаного не дам за писаное слово. Мне нужно слышать голос, видеть выражение лица.

– Но я не дал тебе определенного ответа.

– А в этом и нет необходимости.

– И тем не менее ты должен внести некоторую ясность. И именно сейчас… Значит, ты оказался здесь не ради слияния “Комм-Тека” с “Берном”?

– Нет, отчасти и поэтому, – сказал Холлидей. – Только не швейцарцы нашли меня, а я нашел их. Я следил за тобой и Долго выбирал подходящий момент. Все должно было выглядеть вполне естественно, даже в смысле географии.

– Зачем? Что ты имеешь в виду?

– За мной следят… А тут с Розеном случился удар. Услышав об этом, я связался с “Берном” и под благовидным предлогом заполучил это дело.

– Для этого было достаточно твоей репутации. – Репутация, конечно, сыграла роль, но я пошел дальше. Объявил им, что мы знакомы с давних пор – и. Бог свидетель, это правда, – что я уважаю тебя и знаю твои методы – ты слишком дотошен, особенно на заключительной стадии, и потому потребовал весьма высокий гонорар

– Да, для швейцарцев это безотказный довод, – заметил Конверс.

– Я рад, что ты одобряешь

– Ничего я не одобряю, – возразил Джоэл. – И в первую очередь – твоих действий, не говоря уж о методах. Ты не сказал мне буквально ничего, всего лишь какие-то таинственные намеки на неопределенную группу людей, которые, по твоим словам, представляют опасность, да имя человека, которое, как ты прекрасно знал, вызовет у меня вполне определенную реакцию. А где гарантии, что ты не прежний чокнутый хиппи, который очертя голову бросается в любые авантюры?

– “Чокнутый” – субъективное и унизительное определение, ваша честь, и должно быть вычеркнуто из протоколов.

– Считайте, что это предположение высказано одним из заседателей, адвокат, – сердито возразил Конверс. – И я жду ответа.

– Не преувеличивай мою безопасность, – все так же искренно и спокойно продолжал Холлидей – Независимо от того, трушу я или нет, я здорово рискую, и кроме того, у меня жена и пятеро детей, которых я люблю

– Значит, ты обратился ко мне, потому что меня, как ты выразился, “не связывают никакие обязательства”?

– Я обратился к тебе потому, что ты оставался в тени, не примкнув ни к одному из лагерей, а главное – потому, что ты лучший из известных мне юристов, а сам я не могу заняться этим! Не могу по юридическим соображениям, а с юридической стороны здесь все должно быть безукоризненно.

– Либо ты открыто излагаешь суть дела, либо я ухожу и мы встречаемся на конференции, – потребовал Конверс.

– Я в свое время представлял интересы Делавейна и, следовательно, не могу теперь выступать против него, – торопливо пояснил Холлидей. – Клянусь Богом, я не представлял тогда, во что впутываюсь, очень не многие одобряли меня, но я, как обычно, стоял на том, что неприятные люди и не особенно выигрышные дела тоже должны получать квалифицированную юридическую помощь.

– Это бесспорно.

– Но ты не знаешь, в чем суть дела. А я знаю Я сам раскопал это.

– И в чем же суть?

Холлидей наклонился к самому столу.

– В генералах, – едва слышно произнес он. – Они возвращаются.

– Откуда возвращаются? – Джоэл пристально поглядел на калифорнийца – Что-то я не замечал, чтобы они куда-нибудь исчезали.

– Они возвращаются из прошлого, – сказал Холлидей. – Из давно прошедших дней.

Конверс благодушно откинулся на спинку стула, лицо его приняло ироническое выражение.

– Господи, а я уж считал, что такие, как ты, давно перевелись. Ты по-прежнему толкуешь об угрозе, которая исходит из Пентагона, не так ли. Пресс? Ты ведь сейчас Пресс, верно? Это что – сокращение, принятое в Сан-Франциско, или что-то другое, из времен Хейта Ашбери[2]и Беверли-Хиллз? Ей-богу, ты несколько приотстал – дворец “Президио”[3]уже давно взят штурмом.

– Не шути, пожалуйста Мне не до шуток

– Да какие уж тут шутки! Это что – “Семь дней в мае” или “Пять дней в августе”? Сейчас август, поэтому давай назовем эту историю “Ржавые пушки августа”. Хорошенькая перекличка, я полагаю.

– Перестань, – прошептал Холлидей. – Будь здесь что-нибудь смешное, я бы заметил это и без тебя

– Думаю, это только предположение, – заметил Джоэл

– Да, черт тебя побери, это – мое предположение, и я не побывал в том аду, через который пришлось пройти тебе Я оставался в стороне, я не был обманут, а значит, мог бы спокойно посмеиваться над маньяками. Кстати, я до сих пор считаю, что смех – лучшее оружие против них. Но только не сейчас. Сейчас нет поводов для смеха.

– Разреши мне хоть немного хихикнуть, – сказал Конверс без тени улыбки – Даже в самые жуткие моменты своей жизни я никогда не считал, будто военные правят Вашингтоном. У нас в стране это просто невозможно.

– У нас это было бы менее заметно, чем в других странах, вот за это я готов поручиться. Больше ни за что

– Как прикажешь понимать тебя?

– Без сомнения, это приняло бы более явные формы в Израиле, конечно же – в Йоханнесбурге, очень может быть – во Франции или Бонне, даже в Великобритании. Однако в какой-то степени ты прав. Вашингтон наверняка будет рядиться в конституционную мантию до тех пор, пока она окончательно не истлеет и не спадет с его плеч… обнажив скрытый под ней военный мундир.

Джоэл не сводил глаз с лица сидящего перед ним человека, вслушивался в его голос, тихий, настойчивый, убеждающий…

– Ты и в самом деле не шутишь? Не пытаешься заговорить, загипнотизировать меня?