– Когда я был твоего возраста, эта книга была одной из моих любимых. Я подумал – не почитать ли ее тебе.

– Я сам умею читать, папа.

– Знаю. Но я не читал ее много лет. Может быть здорово почитать ее вместе.

– Она страшная?

– В ней есть и страшные места. Иди почисти зубы – и быстренько назад.

* * *

Итан сидел, прислонившись к изголовью кровати, и читал при свете лампы на прикроватном столике.

Бен заснул еще до конца первой главы, и Итан надеялся, что ему снятся темницы глубокие и пещеры древние. Или еще что-нибудь – только не Заплутавшие Сосны…

Он отложил книгу в бумажной обложке и выключил лампу.

Натянул одеяло на плечи сына.

Положил ладонь на спину Бена.

Нет ничего лучше в целом мире, чем ощущать, как поднимается и опускается тело твоего ребенка, когда он дышит во сне.

Итан все еще не смирился с тем, что его сын растет и взрослеет в Заплутавших Соснах. И сомневался, что когда-нибудь с этим смирится.

Он пытался убедить себя, что кое в чем тут даже лучше. Взять хотя бы нынешний вечер. Если бы Бен рос в прежнем мире, Итан, войдя в спальню сына, наверное, обнаружил бы, что тот прилип к айфону. Рассылая послания друзьям. Играя в видеоигры. Сидя в «Твиттере» и «Фейсбуке».

Итан не скучал по таким вещам. Не хотел, чтобы его сын рос в мире, где люди день-деньской пялятся в экраны. Где общение развилось до такой степени, что оказалось ограничено крошечными буквами, где человечество по большей части существовало ради прилива эндорфина из-за сигнала поступившей эсэмэски или нового сообщения по электронной почте.

Вместо этого он обнаружил, что его почти уже ставший подростком сын проводит время перед сном, набрасывая рисунок. Из-за этого трудно огорчаться.

Но в будущем это ляжет на сердце Итана камнем, черным грузом депрессии.

Что ожидало Бена после?

У него не будет высшего образования. Не будет настоящей карьеры.

Прошли те дни, когда…

«Ты можешь быть любым, кем пожелаешь быть.

Любым, кем задумаешь стать.

Просто следуй своему сердцу и своим мечтам».

Золотой век банальностей исчезнувших рас.

В Заплутавших Соснах, когда люди терпели неудачу в самостоятельных попытках найти себе пару, браки часто предлагались. А если даже не предлагались, круг потенциальных супругов был не так уж широк.

Бен никогда не увидит Парижа.

Или Йеллоустона.

Может, он никогда не влюбится.

Он никогда не испытает, что это такое – уехать в колледж.

Или в свадебное путешествие.

Или без остановки проехать через всю страну, экспромтом, просто потому что ему двадцать два года и он может это сделать.

Итан ненавидел надзор, аберов и иллюзию, культивировавшуюся в Соснах.

Но то, что не давало ему уснуть полночь за полночью, заставляя его мысли нестись вскачь, – это раздумья о сыне. Бен прожил в Соснах пять лет, почти столько же, сколько прожил в прежнем мире. Хотя Итан подозревал, что взрослые обитатели Сосен каждый день боролись с воспоминаниями о своей прошлой жизни, Бен во многом был продуктом этого города, этого странного нового времени. Даже Итан не был посвящен в то, чему его сына учат в школе.

Пилчер все время держал на территории школы двоих своих людей, одетых в штатское, а родителям входить в школу не позволялось.

* * *

3:30 ночи.

Итан лежал в постели и бодрствовал, обнимая жену.

Сна не было ни в одном глазу.

Он чувствовал, как ресницы Терезы при каждом моргании царапают его грудь.

«О чем ты думаешь?»

Вопрос этот и раньше сопровождал их брак, но в Соснах приобрел не свойственную ему доселе важность. За те четырнадцать дней, что они провели вместе, Тереза ни разу не разбила поверхность иллюзии. Конечно, она радовалась возвращению Итана домой. Состоялось омытое слезами воссоединение, но пять лет, проведенные в Соснах, превратили ее в холодного, как лед, профессионала. Не было никаких разговоров ни о том, где побывал Итан, ни о его буйной интеграции. Никаких упоминаний или дискуссий о странных событиях, сопутствовавших его назначению на должность шерифа, или о том, что он теперь мог знать. Иногда Итану казалось, будто он уловил, как в глазах Терезы что-то мелькнуло – признание того, в какой ситуации они оказались, подавленное желание поговорить на запрещенные темы. Но, как хорошая актриса, она никогда не выходила из своей роли. И Итан все больше и больше начинал осознавать, что жить в Соснах – это все равно что жить в сложной пьесе, занавес в которой никогда не опускается.

У всех тут были свои роли.

Шекспир вполне мог написать это и о Соснах:

Весь мир – театр.

В нем женщины, мужчины – все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль.[7]

Итан и сам уже сыграл несколько ролей.

Внизу зазвонил телефон.

Тереза села, как подброшенная пружиной: вся внимание, никакой сонливости, лицо ее напряглось от страха.

– Это звонят всем? – спросила она голосом, полным ужаса.

Итан вылез из постели.

– Нет, милая. Спи. Это только наш телефон. Это просто мне звонят.

* * *

Итан взял трубку на шестом звонке, стоя в «боксерах» в гостиной, зажав дисковый телефон межу плечом и ухом.

– Я на мгновение засомневался – ответите ли вы.

Голос Пилчера. Раньше он никогда не звонил Итану домой.

– Вы знаете, который час? – спросил Бёрк.

– Ужасно сожалею, что разбудил. Вы успели прочитать рапорт о наблюдении за Питером Макколом?

– Да, – солгал Итан.

– Но не отправились поговорить с ним, как я предлагал?

– Я собирался заняться этим завтра с самого утра.

– Не беспокойтесь. Этой ночью он решил нас покинуть.

– Его нет дома?

– Да.

– Так может, он вышел прогуляться.

– Тридцать секунд назад его сигнал добрался до поворота дороги у конца города и продолжает двигаться прямо на юг.

– Что вы хотите, чтобы я предпринял?

На другом конце линии наступило недолгое молчание. Итан каким-то образом почувствовал недовольство, окатывающее его, словно жар от электрообогревателя.

Пилчер сказал ровным голосом: