Такое состояние мужа отвлекло Луизон от терзавших ее страданий; она попыталась утешить Франсуа самыми ласковыми словами, какие только знала. Впервые за двадцать лет рыбак оттолкнул женщину, которую он так нежно любил.

Тогда несчастную мать осенило; она снова протянула мужу новорожденного младенца и посмотрела на Франсуа таким умоляющим взглядом, что его отчаянное исступление вмиг утихло, подобно тому как прекращается дождь, когда ветер разгоняет тучи. Рыбак прижал крошку к груди и до вечера держал ее на руках, оставаясь безмолвным и неподвижным; лишь крупные слезы текли по его щекам, падая на пеленки и личико ребенка.

Эти слезы были первым крещением девочки, которой суждено сыграть немаловажную роль в нашем повествовании.

Франсуа Гишар так и не смирился со своей утратой; он стал мрачным и молчаливым, избегал жены и за целый день мог не сказать ей ни слова; он стал таким же нелюдимым, каким был в юности. Не раз ему доводилось ночевать в лодке, чтобы не видеть убогой комнаты, где родились его покойные сыновья. Если он изредка садился за стол с Луизон или если взгляды супругов случайно встречались, оба, не сговариваясь, принимались плакать.

Однажды утром рыбак, спавший в своей лодке, был разбужен странным шумом.

Это был грохот пушки.

Звуки казались неравномерными и раздавались не через равные промежутки времени, как во время учений в Венсене, а были глухими и непрерывными, как отдаленные раскаты грома.

Франсуа Гишар сел на настил лодки и прислушался. Минуты оказалось ему достаточно, чтобы прийти к заключению: рев сражения доносился не от крепости, а со стороны Сен-Дени.

Накануне дезертиры, переправлявшиеся через Марну на вареннском пароме, рассказывали, что прусские разведчики бродят уже неподалеку от Мо.

Итак, Франции, как и Франсуа Гишару, предстояло дорого заплатить за двадцать лет безмятежного счастья и величия.

Рыбак поднялся на ноги; его глаза метали молнии, брови были насуплены, а ноздри раздувались, словно вбирая дым далекой битвы. Боль, переполнявшая его душу, превратилась в ярость; старый солдат Республики ощущал, как в его жилах закипает страшная ненависть к чужеземцам: отец чувствовал приближение убийц своих детей.

Наверное, впервые в жизни Франсуа Гишар небрежно привязал лодку к берегу; затем он поспешил домой.

Пьер Майяр уже ожидал там его с двумя ружьями: одно из них было перекинуто через его плечо, а другое он держал в руке.

Увидев тестя, зять протянул ему одно из них, и тот взял его, ни о чем не спросив: мужчины поняли друг друга без слов. Затем рыбак обнял жену и дочь, а лесник — тещу и жену, и оба зашагали вместе навстречу вражеской пушке, которая, казалось, уже заметно приблизилась к городу.

Оставшись в одиночестве, женщины встали на колени и принялись молиться за свою страну и мужчин, которых они любили.

Однако жена Пьера Майяра была лишена той душевной силы и несгибаемой воли, которую передал отважный рыбак Луизе Поммерёй благодаря своей любви к ней и личному примеру.

Растерянность молодой женщины все нарастала и стала настолько нестерпимой, что несчастная совсем потеряла голову. Использовав минуту, когда мать не могла ее видеть, дочь рыбака, не выпуская своего ребенка из рук, в полубреду устремилась в поле, в том самом направлении, куда, как она помнила, ушли двое родных ей людей.

К тому же дорогу ей, как и мужчинам, указывал грохот канонады: теперь залпы орудий ясно и отчетливо доносились с высот Монмартра и Роменвиля.

Дочь рыбака бежала через поле, не встречая никаких преград на своем пути; стремительность этого бега, равно как и мысль о том, что отцу и мужу угрожает опасность, усиливали ее отчаяние.

Миновав Венсенский лес, женщина вошла в Монтрёй вслед за нашими солдатами, противостоявшими корпусу Шварценберга, и добралась до Бельвиля в тот миг, когда пруссаки ворвались туда со всех сторон.

Впервые в жизни жена лесника слышала, как треск ружейных залпов примешивается к торжественному гулу артиллерийских орудий. Каждый выстрел отдавался в ее сердце болью. Молодой женщине казалось, что любая пуля и любой снаряд должны поразить дорогих ей людей.

Солдаты и граждане, решившие умереть за честь французского флага, были выбиты со всех позиций; их одолел противник, в двадцать раз превосходивший их численностью; они отступали, но продолжали отбиваться со стойкостью, не изменившей им ни разу на протяжении этого рокового дня.

Маршал Мармон, в разорванной одежде, черный от пороха, с непокрытой головой, шагал в последнем ряду по Парижской улице, сжимая солдатское ружье в искалеченной руке. Когда он оборачивался с возгласом «Вперед!», казалось, что этот крик вырывается из груди одного из героев «Илиады»; он первым бросался в атаку на пруссаков, следовавших в ста шагах позади него, и те в ужасе пятились назад. Тогда, подобно вепрю, которого преследует свора собак, он с горсткой окружавших его храбрецов устремлялся на противника; каждая из таких схваток оставляла после себя след в виде груды трупов, и погоня ненадолго прекращалась, ибо побежденные становились победителями. Однако ряды неприятеля были столь многочисленными и плотными, что руки героев уставали наносить удары и перед лицом постоянно прибывавшего пополнения врагов приходилось думать об отступлении.

Дочь рыбака, следуя по боковой улочке, во время одной из подобных стычек подошла к главной магистрали Бельвиля.

Она настолько утратила страх перед опасностью, что продолжала идти вперед по этой улочке, не обращая внимания на пули, сыпавшиеся градом со всех сторон и стегавшие стены домов во всех направлениях.

Внезапно сквозь густой дым, который прочерчивали лучи света, она заметила, что рядом с мужчиной, облаченным в мундир с шитьем, подталкивающим солдат вперед и ободряющим их голосом и личным примером, сражаются ее отец и муж.

Калека стрелял по пруссакам в упор из своего охотничьего ружья, а рыбак, уже израсходовавший патроны, орудовал ружьем как палицей и только что убил ударом приклада вражеского офицера.

Молодая женщина со страшным криком кинулась к родным; Пьер Майяр обернулся на этот крик и узнал жену, которая протягивала ему ребенка, как бы умоляя его не подвергать себя более опасности во имя этого невинного создания. И этот мужчина, сражавшийся в течение пяти часов с таким героизмом, что его с избытком хватило бы на десятерых солдат, сразу утратил и силу и мужество. Оружие выпало из его дрожащих рук, и, обезумев от страха за тех, кого он любил больше всех на свете, он бросился к жене с ребенком так быстро, насколько позволяло его увечье.

В этот миг пруссаки подались вперед и в большом числе оказались в двух шагах от Пьера Майяра; десять штыков сомкнулись одновременно на теле бегущего, и он упал, пронзенный насквозь, но успел прокричать тестю:

— Спасай свою дочь! Спасай моего ребенка!

Франсуа Гишар, поглощенный битвой, не видел этой сцены.